Главная > Остекление > Николай (Ярушевич). Значение николай (ярушевич) в православной энциклопедии древо


Николай (Ярушевич). Значение николай (ярушевич) в православной энциклопедии древо




Молитвы о спасении России.

Береги веру!

Митрополит Николай(Ярушевич)


Русь Святая! Береги веру - самое ценное наше сокровище на земле, жемчужину души человека, опору жизни, радость и свет бытия! Разве не слышишь ты, душа русская, как без слов, но громче всяких речей человеческих молят тебя об этом - особенно в наши неспокойные дни - родные нам угодники русские? Береги в себе веру: молят тебя подвижники киевских пещер, не только донесшие в себе искру веры до дверей могилы, но и разжегшие ее в такой пламень, который светит и греет нас через много веков. Береги в себе веру: зовет наш смиренный и кроткий, весь народ русский обнявший своею любовию, всегда радостный и ласковый преп. Серафим Саровский... Береги веру: взывает родной, близкий каждой верующей душе св. Сергий Радонежский, взывает Патриарх-мученик Гермоген и сонм многих-многих других небожителей... Береги веру: завещает каждому из нас и святой покровитель нашей северной столицы благоверный князь Александр Невский, этот завет он оставил Русской Земле всею жизнью своею и подвигами, умирая- свыше 650 лет тому назад в цветущем возрасте 43 лет, но в изнеможении от непосильных трудов, целожизненных подвигов, огорчений и страданий за Святую веру Русской Земли и Родину...

Русь Святая! Слышишь ли ты этот призыв тех, кого привыкла ты благоговейно чтить, гро6ницам которых привыкла ты поклоняться, у кого всегда любила ты искать себе опоры и утешения в жизни своей? Отзывается ли на этот призыв душа твоя, искони чуткая к голосу небожителей, и крепко ли хранит она в себе веру, эту святыню свою? Или шум вихря событий на Руси в последние месяцы заглушил уже этот голос, и не доходит он до тебя, и не тускнеет ли в тебе свет этой веры?..

Братья! В дни наши, когда все мы жизнью призваны закладывать камни в основание новой Руси, когда Русь еще тяжко болеет муками переходного времени, - не забывайте завещания тех, кто познал на земле всю полноту истинного счастья и с ним отошел в лучший мир, наших "пестунов" - детоводителей ко Христу. А они, идя сами за Господом нашим Иисусом Христом, за Тем, Кто сказал о Себе: Я семь путь и истина, и жизнь (Ин. 14, 6), - опытом целой жизни своей говорят, что один путь стать счастливым, вечно радостным, "светоносным", легко переносящим все невзгоды жизни: это - верить в Сына Божия, верить, что Он - наша сила. Он - наш всегдашний покровитель. Он - наш свет, руководящий нас в потемках жизни. Он - наш Отец, ни на минуту не забывающий Своих детей... И сколько тогда является у человека крепости, сколько силы духовной, уверенности! Вместе с великим отцом Церкви св. Иоанном Златоустом может сказать верующий: "Пусть мятутся волны, пусть кипит море, - оно безопасно для меня, потому что я стою на камне, и камень этот - Христос..."

С верою в душе принимайся бодро, русский человек, и за внешнее строительство нашей Родины! Вера очистит твое сердце, вера осветит твой разум, вера укрепит твою волю, и сделанное твоим верующим разумом, сердцем и волею, сделанное тобою с молитвою веры будет сильно и прочно и низведет на тебя благословение Божие. Ведь знаешь ты вечные слова вечной книги: "Если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж..". (Пс. 126, 1). "Я - свет миру, кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни..". (Ин. 8,12)

Братья! Как образно говорит один из наших поэтов - Христос исходил, благословляя Русь, от крайнего севера до юга, от востока до запада, посевая частицы Своего света в сердца людей. И Русская Земля вся покрыта потом трудов и подвигов носителей этого света, угодников, прославленных у Бога за твердость и чистоту свою, покрыта кровью мучеников за веру святую... И неужели же ты, Русь, ты, которая столько веков жила крепкою духовною связью со своими наставниками и подвижниками веры, презришь то, о чем молят тебя они, к чему зовут тебя, их породившую и ими духовно вскормленную?!.

Русский народ! Сбережешь веру в себе, донесешь до Христа огонек ее, когда Христос позовет и нас к Себе, значит, - все сбережешь, потому что жизнь вечную наследуешь. Потеряешь веру, - потушишь ли сам ее в груди своей или позволишь вырвать ее у тебя тем, которые так дерзко покушаются сейчас на эту святыню своими грязными руками, - ты все потеряешь.

Молит тебя, душа Русская, Церковь Святая: береги же свое вековое достояние, веру свою, этот бисер бесценный, ради которого евангельский купец, по притче Господней, продал все, что имел, чтобы купить только его! Не дай никому похитить ее у тебя! Не забудь того, что на вере угодников своих Русь возросла и верою предки твои достигали спасения вечного...

(http://lib.eparhia-saratov.ru/books/noauthor/russiaprayer/31.html)

ИЗ ЖИЗНИ ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВОИ ЛАВРЫ


Тот, кто имеет счастье жить под сенью Преподобного Сергия в его Лавре, не может не чувствовать духовной центральности этого святого места для русского Православия. Все значительные церковные торжества и события, все надежды верующих русских людей, особенно надежды на мир и благоденствие страны нашей, беспрерывными токами молитвенных упований связываются с Домом Живоначальныя Троицы и его великим Преподобным Строителем. Какое бы торжество ни совершалось в Лавре, какое бы церковное событие ни освящалось в ней - благостная весть об этом одна за другой обтекает весь русский православный организм, освежая его духовной, бодростью и тем небесным умиротворением, которое беспрерывным потоком исходит от дивного согласия Пресвятой Троицы на весь мир. Этим святейшим согласием живет и дышит каждый насельник Лавры, а тот, кому поручено летописание лаврской жизни, любовно отмечает на страницах летописи каждое событие, духовная значительность которого выходит за пределы обычного, повседневного действия.

Вот перед нами церковное событие, записанное в летописи под 20 числом июня месяца текущего года (3 июля по нов. стилю). Утром этого дня прибыл в Лавру из Москвы Высокопреосвященный Николай, Митрополит Крутицкий и Коломенский. Высокий гость остановился в Патриарших покоях, чтобы отдохнуть от дороги и приготовиться к служению воскресной Литургии.

О приезде Владыки Николая было объявлено верующим накануне за всенощной, поэтому Успенский собор наполнился молящимися задолго до начала службы. Без четверти десять на лаврской колокольне раздался трезвон, провожавший Владыку Митрополита в собор. Там, в притворе, его встретило все, не занятое послушаниями, лаврское духовенство. Началась Литургия. Владыке Николаю сослужили о. наместник и пять священнослужителей. В алтаре молились священники, прибывшие из разных мест страны на богомолье к Преподобному...

По окончании Литургии последовал молебен Преподобному Сергию, после которого Митрополит Николай обратился к молящимся с большой проповедью на тему о стяжании Святого Духа. Своим вдохновенным словом современный Златоуст призвал верующих к исканию вечных духовных ценностей, составляющих наше нетленное достояние, к которому - по нуждам земного пути - будут всегда прилагаться и ценности временные, земные. Убедительная, горячая проповедь Владыки Николая произвела на молящихся глубокое, неотразимое впечатление, о котором ясно свидетельствовали восторженные возгласы, слезы благодарности и особенно светлый дух надежды, озаривший лица молящихся... О том же свидетельствовало настоятельное желание всех присутствующих в храме получить благословение Митрополита. Преподав каждому свое благословение, Владыка обратился к о. наместнику и к братии Лавры со словом признательности за сохранение мира Христова и добавил, что насельники Лавры возложили на себя необычайный труд - духовно насыщать и обогащать неисчислимых чад своих, притекающих к Дому Святой Троицы.

После богослужения Владыка разделил с братией общую трапезу и отбыл в Москву, оставив духовных детей своих в состоянии внутренней бодрости, мира и единомыслия. Архимандрит Алексий (Дехтерев)
(http://jarushevich.narod.ru/MEM/mem1.htm)

И распахнулись двери Рая,

Святую душу принимая...

ПАМЯТИ
ВЕЛИКОГО ИЕРАРХА РУССКЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ,
ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННЕЙШЕГО НИКОЛАЯ (ЯРУШЕВИЧА),
МИТРОПОЛИТА КРУТИЦКОГО и КОЛОМЕНСКОГО


13 декабря 2006 г. исполнилось 45 лет со дня окончания жизненного пути Высокопреосвященного Николая (Якушевича) Митрополита Крутицкого и Коломенского.

Предстоит еще много писать об этом великом человеке, оставившим яркий, неугасимый свет своей личности на земле.

В 1986 г. в связи с 25-летием со дня его кончины в Ленинградской Духовной Академии и Семинарии по инициативе прихожан Николо-Богоявленского Кафедрального Собора г. Ленинграда и по благословению Митрополита Ленинградского и Новгородского Антония, была подготовлена выставка с фотоснимками и кратким описанием жизни и деятельности этого выдающегося иерарха Русской Православной Церкви, посвященных его памяти. Вот что было написано в предисловии: «Имя Митрополита Николая известно во всех уголках Земного шара. Деятельность Владыки была чрезвычайно разносторонней и плодотворной. Он является одним из самых ярких представителей христианского миротворчества середины XX века. Его церковно-административные и церковно-общественные труды во многом определили жизнь Русской Православной Церкви, а вдохновенные проповеди и речи Владыки, стяжавшие Митрополиту Николаю славу «златоуста нашего времени, сделали его родным и близким миллионам верующих, как в нашей стране, так и далеко за её пределами. Почти половина жизненного пути Митрополита Николая прошла в Петербурге – Петрограде – Ленинграде. Здесь он получил высшее духовное образование, здесь он отдал себя на служение Церкви, приняв обеты монашества. В городе на Неве Владыка трудился как ученый-богослов, преподаватель, приходской священник, наместник прославленной Лавры и, наконец, как викарный архиерей и председатель Епархиального совета.

Верующие ленинградцы, имевшие счастье молиться с Владыкой Николаем, слышать его неповторимые проповеди, никогда не забудут его полного любви облика. В день 30-летия со дня его кончины святейший патриарх Московский и Всея Руси Алексий II обращаясь к верующим сказал: «… Покойный Митрополит Николай был выдающимся иерархом XX века. Его архипастырское служение выпало на самые трудные годы жизни Русской Православной Церкви. Он был призван к епископскому служению в 1922 г., … когда наступили годы открытых гонений, преследований Церкви Христовой, годы расколов и нестроений. Ему суждено было пережить годы опустошительной Второй мировой войны, возрождения церковной жизни в послевоенное время и новые гонения на рубеже 50-60х годов.

В памяти чад Русской Православной Церкви покойный Владыка остался прежде всего как великий проповедник, как предстоятель у Престола Божия и совершитель Божественной Службы. Он вошел в историю и как великий миротворец, который нес идеалы мира в нелегких условиях нагнетания «холодной войны», когда становилась реальной угроза гибели человечества…».

Глубокочтимый приснопамятный Митрополит Николай (в миру Борис Дорофеевич Ярушевич) родился 13 января 1892 г. в г. Ковне (ныне Каунас). Его отец, Дорофей Филофеевич Ярушевич (1860-1930 гг.), по окончании Санкт-Петербургской Духовной Академии в 1887 г. был назначен настоятелем Ковенского Александро-Невского Собора и благочинным храмов Ковенского округа. В дальнейшем в 1908 г. становится настоятелем церкви Божией Матери «Всех скорбящих радости» и законоучителем 9ой Петербургской гимназии.

Отца Дорофея отличала широта взглядов, уважение к чужому мнению, неуступчивость в принципиальных вопросах, гуманность, доброта к людям и, конечно же, в первую очередь, любовь к Богу.

Мать Владыки Николая, Екатерина Николаевна (1866-1940 гг.), происходила из духовной семьи, воспитывалась в Епархиальном училище. Это была женщина необыкновенной доброты, приходила на помощь нуждающимся, убогим, сиротам, больным, странникам, часто закладывая и продавая для этого свои вещи.

Будущий Владыка еще ребенком унаследовал от родителей благоговейную любовь к Богу; от отца – одаренность натуры, исключительную трудоспособность; от матери – доброту, которая стала одной их основных качеств его натуры. Богатая домашняя библиотека (лучшая в городе) позволила мальчику с раннего возраста много читать, а служение отца, также с раннего возраста, привело его к алтарю. Уже в 6 лет он наизусть знал всю литургию. Еще совсем ребенком он сострадал беднякам, уже сердцем понимал, что Христос осуждает роскошь, безделье, произвол, угнетение, что Он с людьми обездоленными, страждущими. И уже в этом, далеко не взрослом возрасте, зарождается желание отдать себя служению людям.

В гимназии у Владыки открывается многогранность натуры: он пишет стихи, берет уроки музыки и математики, решает сложнейшие математические задачи. Потом, уже будучи епископом Петергофским, Владыка редкие часы отдыха проводил за решением сложных математических задач.

Но основным смыслом жизни этой одаренной, многогранной натуры, теперь уже во вполне сознательном возрасте, остается устремление к Богу, сердечное желание помочь людям, облегчить их печали и скорби.

Гимназию будущий Владыка заканчивает с золотой медалью. Его блестящие способности к математике заставляют родителей настоять на том, чтобы он сначала получил светское образование, считая, что и священнику оно не помешает, и он поступает на физико-математический факультет Петербургского университета.

Но уже через год, сдав все экзамены за 1 курс, по неукротимому велению сердца оставляет Университет и блестяще сдав экзамены поступает в Петербургскую Духовную Академию, пройдя в период летних каникул (3х месяцев) весь курс Духовной Семинарии. С 1911 по 1915 гг. одновременно состоял и студентом юридического факультета Университета.

Во время летних каникул 1911 и 1912 гг. с благословления ректора Духовной Академии едет на послушание в Валаамский монастырь. Здесь, в уединенном Предтеченском скиту, под руководством старца иеросхимонаха Исидора знакомится с монашеской жизнью – отрешению от своей воли и подчинению себя монашеской дисциплине. На третий год учебы будущий Владыка отправляется в Оптину пустынь, старцы учат его главным законам будущего священника – не быть спокойным душой, принимая исповедь кающегося, не быть равнодушным, что церковь сильна связью с жизнью, с народом. Все чаще задумывается будущий Владыка о монашеском обете.

Весной 1914 г. он оканчивает Академию первым по списку и получает степень кандидата богословия. Его оставляют профессорским стипендиатом на кафедре Церковного права.

И вот исполняется его заветная мечта, 23 октября 1914 г. в церкви Св. Двунадесяти Апостолов в Петроградской Духовной Академии, преосвященным ректором, епископом Анастасием Борис Ярушевич был пострижен в монашество с именем Николай в честь Святителя и Чудотворца Николая. В своем слове епископ Анастасий сказал: «…предстоит особое послушание – наука богословская, ее разработка и предложение в слове и деле слушающим... учи и проповедуй с верою и любовию к своему деланию, при постоянном стремлении к Богу…».

25 октября, опять в академическом храме, Владыка Анастасий рукоположил молодого монаха в сан иеромонаха с причислением его к церкви 12 апостолов.

В 1914 году 22хлетний иеромонах отправляется на фронт в действующую армию для исполнения пасторских обязанностей, где о. Николай заболевает тяжелой формой ревматизма и его насильно отправляют обратно в Петроград. Он возвращается в Академию и назначается преподавателем. В 1917 г. о. Николай заканчивает свой капитальный труд, защищает его как магистерскую диссертацию, удостоенную Макарьевской премии, молодому магистру было только 25 лет. Такой случай раннего магистерства в истории Духовной Академии – единичный.

20 ноября 1918 г. о. Николай назначается в Петергоф настоятелем Петропавловского Собора. Его незабываемые вдохновенные проповеди, участие в нуждах прихожан, сердечная щедрость и отзывчивость, скромность, приветливость снискали любовь и искреннюю преданность православного населения Петергофа.

Энергичная деятельность иеромонаха Николая по устроению церковной жизни Нового Петергофа была отмечена епархиальной властью и он призван к новому служению.

14 декабря 1914 г. о. Николай был назначен наместником Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры с возведением в сан архимандрита. Там ему суждено было встретиться с великим молитвенником, имевшим широкую известность – иеросхимонахом Серафимом (ныне преподобный Серафим Вырицкий). Их объединяла бесконечная любовь к Богу, душевная щедрость, необыкновенная доброта к людям.

В 1923 году епископ Николай возглавил борьбу за чистоту православия. Здесь, как никогда, проявляются его основные качества: несокрушимая и вдохновенная крепость в вере, огромная общая эрудиция, блестящий талант проповедника.

Настал февраль 1923 г. – Владыка Николай был выслан в суровый край г. Усть-Келом, он провел там, в тяжелейших условиях 3 года – голод, холод, болезни.

И несмотря ни на что, Владыка ежедневно совершал богослужения в своем молитвенном углу в насквозь промерзающей избе.

Сила духа и любовь к Богу побеждала всё. Кроме того, Владыка вёл и научную работу – метеорологические наблюдения, наблюдения за кругами солнца и луны. Его ученый труд был отослан в рукописи в Главную Геофизическую лабораторию в Петрограде.

В 1928 г. Владыка Николай стал председателем вновь созданного епархиального совета.

В 1935 г. епископ Николай возводится в сан архиепископа Петергофского.

Великая Отечественная война, 1941 год, епископ Николай ездит по прифронтовой полосе, совершая богослужения, проповедуя, поддерживая моральный дух людей. В годы войны Владыка Николай на самых трудных и ответственных участках церковной работы: своими проповедями, воззваниями, посланиями призывает своих духовных чад к усилению патриотического подвига.

Ответственным послушанием Митрополита Николая было руководство отделом Внешних Церковных сношений Московской патриархии. Как председатель этого отдела он поддерживал связь со всеми заграничными экзархами. Можно представить, как в те годы была трудна эта миссия, но сила христианской любви, торжественность его богослужений, личное обаяние, благородная простота его проповедей вызывали уважение, доверие и любовь к нему всех, с кем ему приходилось встречаться.

Так Митрополит Евлогий (Франция) восклицал, говоря о Владыке: «Какая душа, какой свет, какой удивительный человек, какой боговдохновенный пастырь». Таких отзывов так очень много.

Начиная с 1949 г. Митрополит Николай представлял Русскую Православную Церковь во Всемирном движении сторонников мира. Он участник целого ряда всемирных ассамблей и конгрессов сторонников мира, а также сессий Всемирного Совета Мира, членом которого состоял.


Светлый образ Владыки до сих пор сохраняется в благодарной памяти людей. Его беломраморную гробницу в Крипте под Смоленским храмом в Троице-Сергиевой лавре всегда украшают живые цветы, постоянно заказываются панихиды, литии. Его ярчайшую личность отражают стихи разных людей, посвященных его памяти.

Вот одно из многих, и когда читаешь, то великий человек во всей силе своей духовной благодати встает перед тобой. Трудно, а может быть и невозможно, без слез прочесть эти строки. Видишь человека таким, каким ты знал его, если имел такое счастье.

«Что может бедный мой язык

Сказать о том, кто был велик?

Ни перечесть его деяний,

Ни передать всё обаянье,

Что исходило от него

И тысячи людей влекло

Не может ни одно перо.

Нам было счастие дано

Его еще при жизни знать,

С ним говорить, ему внимать,

Когда он приезжал – встречать

И радость встречи разделять.

О нем должны мы рассказать,

Труды, по мере сил, издать

Что удалось ещё собрать,

Чтобы потомкам передать,

Хвалу и честь ему воздать.

Чтоб память и любовь к нему

С годами тихо не угасла,

Ведь жизнь его была прекрасна!

Чтобы молились, вспоминая

Любя и свято почитая,

МИТРОПОЛИТА НИКОЛАЯ.

От роду двадцати двух лет

Он дал монашеский обет,

И никакая злая сила

Его с пути того не сбила,

И твердость духа не сломила.

Он дар от Бога получил,

Ему Единому служил,

Нас вере и любви учил,

За нас молитвы возносил,

И в мире сем как светоч был.

На детскую главу мою

Он руку возлагал свою,

И в юности благословлял,

На помощь Бога призывал,

Учил терпенью, наставлял.

Торжественно, проникновенно

И глубоко самозабвенно

Он совершал богослуженья,

И шли к нему за утешеньем,

Поддержкой и благословеньем

Толпою тысячи людей

С нуждой и радостью своей.

Он каждого благословлял,

Надежду в сердце всем вселял,

Душевным словом ободрял,

Улыбку каждому дарил,

Слова привета говорил

Среди десятков, сотен дел

Он время находить умел

Для нас. Ведь мы так встречи ждали!

И мы могли стоять часами

И слушать, как его устами

Вдруг возникал перед глазами

Неведомый прекрасный мир…

Как пламенно он говорил!

Он всеми был всегда любим

И в вере непоколебим

Повсюду Бога прославлял,

Своею кротостью пленял

И мудростью всех удивлял

Его высокий, ясный ум

Был полон чистых, светлых дум.

Он много написал трудов,

Познал премудрости веков,

Владел десятком языков.

В ту беспощадную войну

Спасти от гибели страну

Он Бога горячо молил,

Чтоб Он народ наш защитил

И беззакония простил.

За все безбожные деянья

Война была нам наказаньем.

И наши слезы покаянья

И беспримерные страданья

Владыка к Богу возносил

И нас помиловать просил.

Господь его молитвам внял

И нам Победу даровал.

С тех пор, повсюду, неустанно

Мир защищал он непрестанно,

На всех конгрессах, в разных странах

Он миротворцем был избранным

И проповедником желанным,

К любви и миру призывая,

К благоразумию взывая,

Людскую злобу обличая,

Звучала страстно речь живая

МИТРОПОЛИТА НИКОЛАЯ.

Он много видел, много знал

Любую душу понимал.

Он посетил немало стран

Католиков и мусульман,

Был послан и за океан.

Его везде с волненьем ждали,

Всегда торжественно встречали,

Цветы к ногам его бросали,

«Посланцем мира» называли

И со слезами провожали.

Повсюду сеял он добро,

Его душевное тепло

Народа множество влекло,

Послушать проповедь его,

Увидеть светлое лицо.

Он речи не писал свои

Они из сердца к людям шли,

Чтоб веру в Бога в них зажечь,

На путь спасения увлечь,

От вечной смерти уберечь.

Он – проповедник прирожденный,

Оратор, Богом вдохновенный,

Философ, богослов, ученый,

Природой щедро одаренный,

В своих трудах непревзойденный.

Недаром каждая страна

Ему вручала ордена,

Дипломы, грамоты, медали,

Такого пастыря едва ли

Они когда-нибудь видали.

Но вот, увы, пора настала,

Его рука уж перестала

Благословлять, творить добро,

Застыло бледное чело,

И сердце замерло, устало...

Дрожит в моей руке перо...

Владыки нашего не стало!

Он до последнего мгновенья,

До бесконечного забвенья,

Когда страдая умирал

Все Бога тихо призывал.

И распахнулись двери Рая,

Святую душу принимая

МИТРОПОЛИТА НИКОЛАЯ.

И на надгробьи у него,

Как часть живой души его,

Нам – утешенье и отрада,

Горит от вечности огонь,

НЕУГАСИМАЯ ЛАМПАДА.

Здесь круглый год не увядая,

Стоят цветы благоухая,

И слезы как роса сверкая,

Наш взор туманят, набегая,

Когда скорбим мы вспоминая

МИТРОПОЛИТА НИКОЛАЯ.»

Тамара АФАНАСЬЕВА (+30/VII 1985 г.)

Владыка велик не только как святитель Русской Православной Церкви, проповедник, названный «златоуст XX века», ученый богослов и многое, многое другое, но и просто как человек. Так, Владыка, человек огромной занятости, находил возможность уделять внимание, простое человеческое внимание и заботу людям, многим людям. Оказывал им не только духовную, но и материальную помощь. Скольких людей он в те трудные годы поддержал. Материальная поддержка всегда сопровождалась духовной и просто душевной поддержкой.

Сколько добрых слов, хороших, простых, непосредственно в беседах с ним получали многие люди. Сколько и скольким он писал добрые и одновременно духовно обучающие письма. Как он находил время, а главное имел такую необычайную душевную щедрость для каждого. Это реально представить очень трудно, и это не просто слова восхваления, это его повседневная жизнь. Это он – человек одаренный свыше Божественным светом любви и добра. В общении с людьми Владыка Николай как-то особенно согревал душу человеческую теплом участия, понимания, ласки, любви…

Наша мама, Муравьева Маргарита Николаевна, после смерти своего дедушки, иеросхимонаха Серафима (ныне преподобный Серафим Вырицкий), у которого жила с трехлетнего возраста ещё в монастыре (поочередно с дедушкой в Александро-Невской Лавре или с бабушкой в Новодевичьем Монастыре), в страшные послевоенные годы осталась одна без мужа и с четырьмя детьми на руках, старшей (мне, пишущей эти строки - О.Д. ) было 11 лет. И, вот, в скором времени, она получает письмо из Москвы от Владыки Николая (который её крестил), в котором он спрашивает её о жизни и обо всех нас, её детях.

Мама отвечает ему, ни словом не говоря о нашем тяжелом материальном положении (можно прочесть об этой удивительной женщине на сайте интернета, посвященном Преподобному Серафиму Вырицкому – в статье «На пороге вечности (Воспоминания)»).

Это было начало близкого общения с этим великим человеком – Митрополитом Николаем (Ярушевичем) и до самой его кончины 13 декабря 1961 г.

Сколько любви, заботы, сколько всего бесконечно доброго было получено нашей семьей за эти годы. Какими словами можно выразить все чувства – бесконечной благодарности, любви, восхищения, благодарности судьбе за возможность общения с ним. Пишу эти строки и слёзы застилают глаза, и это не просто слова.

Каждый год на каникулах (ещё школьницей, а потом студенткой) я ездила в Москву по приглашению Владыки. Он благословлял останавливаться в хорошей, большой семье, живущей рядом с ним в маленьком отдельном домике.

Каждый вечер приходила монахиня Дарья приглашать нас (если я была с мамой или с сестрой) к себе в дом. Наши беседы длились не более получаса, которые прерывались различными телефонными звонками с деловыми разговорами, ведь Владыка был так занят всевозможными делами. Он руководил отделом внешних Церковных отношений Московской Патриархии, участвовал во всемирных конгрессах сторонников мира и другое и многое другое, включая самое для него главное – совершение молитв у Престола Господа.

Представить теперь себе трудно, как он бесконечно занятый человек мог уделять время, чтобы принять, благословить и сказать может быть самое главное, что должно наполнять сердце на протяжении жизни.

Никогда я не слышала слов осуждения за что-либо не так по жизни сделанное, ни каких-то строгих нравоучений, поучений, никогда не видела я строгого взгляда.

Только любовь, только мягкие и добрые слова, которые были сильнее самых строгих нравоучений. Вот главное, что я должна была понять и сохранить в сердце: Христос стоит у двери сердца человека и стучит и просит, чтобы его впустили… страшно должно быть человеку не слышать и не открыть дверь. Увы, трудно это сделать, какие огромные душевные усилия требуются!

Вот одно из многих писем, посланных Владыкой Николаем нашей семье. В начале переписки (в начале 50х годов) Владыка подписывался: М.Н . (Митрополит Николай), в дальнейшем – отец , а далее – дедушка .

«Дорогая Маргарита Николаевна!

Взаимно поздравляю Вас и всю Вашу дорогую семью с Великим постом и шлю благословление провести его в добром здоровии и во спасение души. Я, слава Богу, здоров, не работаю нигде; трудно мне это переживать (морально).

Желаю Оленьке хорошо провести практику.

Всех детишек – Наташеньку, Сереженьку, Васеньку благодарю за письмо и всех, вместе с Оленькой крепко целую.

Вам шлю самый сердечный привет.

Любящий Вас дедушка

Автограф этого письма есть на сайте посвященном Серафиму Вырицкому. Вот оно, письмо, одно из многих его писем. Как можно и можно ли читать его спокойно, что чувствуешь, что чувствует твоя душа! Как в нем, в этом письме – его забота, его память о каждом, поистине отеческая забота и любовь.

Сам же Владыка был необычайно непритязательным. Сохранились воспоминания об устройстве его быта в пору его епископского служения. «Жил епископ Николай очень скромно, занимая две комнаты в доме № 40 по Красному проспекту в Петергофе. Обстановка была самая простая: железная кровать, письменный стол, угольник с иконами и множество книг по углам. В одежде он также был необычайно непритязательным: ряса, мантия чиненные, штопанные облачения самые простые, панагия перламутровая, ничего драгоценного. Правда и время было такое, что трудно было что-нибудь приобрести, но Владыка и не стремился: «Зачем мне, я ведь монах», – говорил он».

И такое отсутствие интереса к материально-вещественной стороне жизни у Владыки остались до конца его дней. Вот подробное описание его жилища на Бауманском, д. 6, в Москве, откуда он был увезен в Боткинскую больницу и там ушел из земной жизни туда, видимо, где и должна быть великая душа наполненная любовью к Богу и людям.

Не случайно даю подробное описание, оно для того, чтобы читатель смог как-бы побывать в гостях у Владыки, прикоснуться к нему в его доме.

Ветхий домик состоял из темной кухни, из которой дверь вела в две комнаты. Большая, если можно так её назвать, и из неё дверь в его келью, где помещалась, с одной стороны, узкая железная кровать и, с другой, стеллажи с книгами и, конечно, уголок с иконами. В большой комнате, в середине её, стол весь занятый книгами, рукописями, бумагами, телефонами и угол с иконами и лампадами. Вот и вся обстановка комнаты, да ещё пару кресел у стола.

В целом, дом поражал своим неудобством для жилья. Так жил Владыка, выдающийся иерарх – в ветхом, мало пригодном для жилья доме, ещё и потому непригодном, что был очень холодным в зимнее время года.

Необычайная скромность во всем была присуща этому человеку: и в одежде (солдатские сапоги, ряса, в зимнее время тонкий свитер – домашняя одежда Владыки), и в питании. Готовила ему монахиня-старушка, и в первый наш приезд с мамой к нему, проходя в его комнату через кухню, мама спросила, что готовят Владыке, монахиня (её имя Дарья) открыла крышку кастрюли – попробуйте – сказала она. На следующий день мама пошла на рынок и купила большую рыбу. «Приготовьте, пожалуйста, для Владыки», – попросила она.

Когда вспоминаем Владыку Николая, как архипастыря, то во главу всего, всей его многогранной деятельности можно поставить его яркие, проникновенные, незабываемые проповеди. По их силе и красоте он не имеет себе равных. «Наш Новый Златоуст» - вот основной секрет его популярности среди верующих. Блестяще образованный, обладающий исключительной эрудицией Владыка для своих проповедей выбирает разнообразные темы. Он рассматривает вопросы апологетики, догматики, истории церкви, изъяснять Священное Писание. Свои мысли Владыка всегда излагает просто и изящно. Его слово возрождает в слушателях возвышенные чувства и стремления, и, в первую очередь, стремление быть лучше.

Проповедническая деятельность Владыки Николая началась с первых дней его служения в священном сане - его сразу направляют в санитарный поезд в качестве духовника-проповедника, а в 1914 г. он командируется в действующую армию для исполнения пастырских обязанностей в Лейб-Гвардии Финляндском полку. Ему 22 года, и вокруг него кровь, муки, смерть. И здесь звучит вдохновенное слово молодого проповедника и разносится весть о необыкновенном батюшке. Видя страшные физические страдания солдат на фронте он начинает изучать пособия по медицине для того, чтобы принести не только духовное утешение, напутствие и благословение, но и облегчить физические страдания. Медицинские знания оказались полезными и в позднейшей жизни Владыки. Вспоминаю, что приходя к нему и находясь зимой в его доме не более 15-20 минут, я полностью замерзала, и Владыка мне советовал в таких случаях иметь достаточно длинный рукав, закрывающий запястье, там где мы слушаем свой пульс.

Чрезвычайная снисходительность к людям, при строгости к себе, поражала. Вспоминаю, как в одни из каникул (я была уже студенткой) по его приглашению я приехала со своей младшей сестрой. Остановились мы как всегда. Вечером должна была, тоже как всегда, придти за нами м. Дарья. Но случилось так, что мы с сестрой немного заблудились и к её приходу за нами опоздали. Страшно переживая стали ждать её прихода снова. И вот мы у Владыки, с замиранием сердца входим в комнату. Владыка, тоже как всегда, стоит в ожидании нас. Путаясь и волнуясь начинаем объяснять, но видим, что Владыка добро и ласково смотрит на нас, как будто ничего не случилось. И только потом сказал, что волновался не зная где мы.

Вспоминая свое детство Владыка рассказывал, что когда ему было 7 лет, его спросили, кем он хочет быть. Не задумываясь он ответил – Митрополитом. С самого детства у Владыки были наклонности к духовной деятельности, так, играя с сестрами, он любил изображать священника, кадил, часто крестил кукол.

Будучи студентом Академии летние каникулы он проводил в Валаамском монастыре, нёс там различные послушания. В последний раз, перед окончанием Академии, он зашел проститься к прозорливому старцу Исаию. Тот дал ему 7 конфет, что означало 7 ступеней монашества, что и случилось: 1) инок, 2) иеромонах, 3) игумен, 4) архимандрот, 5) епископ, 6) архиепископ, 7) митрополит.

Был с ним и такой случай. Будучи членом Всемирного конгресса, Владыка летел однажды в Швецию. В пути поднялась буря, бензин подходил к концу, и катастрофа казалась возможной. Командир корабля передал Владыке просьбу о молитве. После горячих молитв буря стала утихать, и самолет благополучно приземлился.

В последние годы жизни одна их духовных дочерей приехала в Москву и не узнала во время проповеди прежнего уравновешенного Владыку. Он был взволнован, опровергая слухи, распространяемые об академике Павлове как о неверующем. Многое его возмущало в это время гонения на церковь. Церкви стали массово закрывать, в частности, в Московской области. Его духовные дети высказывали ему свои опасения за него, но он ответил: «На то я и поставлен. Пришел мой час пострадать за Христа».

Воспоминания многих людей знавших Владыку, обобщены и выражены в таком тексте: «Это был поистине «Добрый пастырь», внимательный, доступный, всегда готовый придти на помощь и оказать духовную поддержку. Во время его богослужений все присутствующие переживали необыкновенный молитвенный подъем. Своей глубокой верой он заражал всех и никто в храме не оставался равнодушным, все молились искренне и вдохновенно».

И еще воспоминание: «Воспоминание о дорогом незабвенном Владыке Николае сводится к одной любви. Любовь – это Владыка! Владыка – это любовь!

Тот кто имел счастье видеть его и общаться с ним, тот познал все радости рая и узнал истинную любовь.

Мы, его духовные дети, на протяжении многих лет никогда не видели его строгого взгляда и не слышали ни одного строгого слова.

Мы только чувствовали его безграничную любовь, изливающуюся на всех и на каждого в частности. Любовь, которая смиряла нас со всеми превратностями жизни, исцеляла от всех недугов и давала нам полное счастье. Владыка был очень снисходителен к нашим слабостям, всё нам прощал, очень бережно и нежно обращался с каждым из нас. Он сделал для нас храм дороже родного дома. Своей глубокой верой он заражал всех. Во время его богослужения мы чувствовали, как высоко парит его дух и увлекает за собой всех молящихся. Иконы оживали и храм наполнялся святыми. Все чувствовали блаженство от близости Бога, Владыка был проводником к нему. Не было ни одного дня, когда Владыка не сказал бы проповеди.

Говорил он простые, живые, любящие слова, от которых у слушателей дрожали губы и неудержимо катились слёзы, смягчались сердца и загорались любовью. Это чувство объединяло всех в единой любви и благодарности к Богу, к Владыке, к ближнему и даже к врагу. Кругом были счастливые и добрые лица.

Во время всенощной он сам всех помазывал елеем, потом говорил проповедь продолжительностью от 1 часа до 1 часа 40 минут, и вновь каждого благословлял».

«В речах Высокопреосвященнейшего о Спасителе и Богоматери есть отзвук его личных благодатных переживаний, может быть, его собственного золотого детства или юности. Он всех хочет порадовать духовным богатством своих священных переживаний, рассеять ими мрачное настроение некоторых и духовно охладевших согреть мягкими ласкающими лучами своего любящего сердца.

Сколько теплоты, например, в таких словах его: «Когда мы выходим на простор цветущих лугов, зеленеющих полей, вступаем в густой, чуть шумящий своими верхушками лес, восторгаемся видом безбрежного синего моря, горами с их снежными шапками, куполом звездного темного неба, – наша душа встречается со Христом в чувстве наслаждения красотой природы». В другом месте он говорит: «Земная жизнь почти всегда облита слезами и повита скорбями, поэтому Христос явился на земле для того, чтобы Свою ласковую отеческую руку положить на плачущее о грехах сердце и сказать человеку Свое Божественное Слово: «Прощаются тебе грехи твои». «Не плачь человек о потерянном рае! Я пришел вернуть его тебе, открыть его двери, позвать тебя к Себе в Свои вечные кровы и насытить твою душу тем хлебом и водой живой, от которых ты не будешь алкать и жаждать во веки»...»

«Взор Христов всегда направлен в глубину нашего духа. Но и после этого мы нередко бываем подобны ребенку, который потерял свою мать в толпе или в лесу, плачет и ищет ее... Зная об этом, Господь поручил Своей Матери, стать нашей Небесной Матерью, чтобы в минуты скорбей... мы всегда нашли бы крепкую материнскую руку, которая поддерживала бы нас падающих, отерла бы слезы плачущих, успокоила унывавших...». «...Если бы можно было собрать в одну чашу все слезы людей, пролитые у ног Божией Матери, не нашлось бы во всем мире такого водоема для этих слез. Если бы все вздохи, исходящие из уст страдальцев и направленные к Той, Которую мир зовет «Всех скорбящих Радостью», слились бы в одном вздохе, он потряс бы небо и землю. Но, сердцем чувствуя любовь и заботы о нас Божией Матери, мы успокаиваемся около Ее святых икон».

Отечески теплое отношение Митрополита Николая к пастве просвечивает даже сквозь такие его отступления от обычного течения речи, когда он, обращаясь к молящимся, восклицает: «Дорогие мои! Сейчас я вижу перед собой переполненный вами храм. Ведь вы пришли сюда во имя любви ко Христу и к этим святым мученикам... Я вижу, с каким вниманием и тишиной вы слушаете сейчас меня. Пусть любовь к Слову Божию никогда не умаляется в ваших душах». Подобная личная форма церковной беседы значительно ее оживляет и делает особенно приятной для слуха, как выражение искреннего душепопечения проповедующего. О чем ни благовествует Высокопреосвященнейший, мысль его простая в начале, постепенно и как-то незаметно облекается в художественное словесное выражение по мере увлечения предметом проповеди. Из его уст тогда начинает исторгаться поток, например, таких красочных суждений: «Радость, – говорит он в одном месте, – это украшение жизни человека. Нередко она бывает подобна солнечному лучу, который неожиданно прорезает облачное небо и, падая на землю, приносит с собой оживление. Все мы тянемся к радостям, все мы их ищем. Желая друг другу самого светлого и самого лучшего в жизни, мы тем самым желаем тем, кого любим, больше радостей».

Но «как хрупка земная радость! Как часто она бывает подобна тонкому стеклу дорогого сосуда, который так легко разбить!» «Надежнее всего радость о Боге. Чем ближе человеческая душа к Богу, тем большей радостью она наполнена... и эта радость истекает из нее, как из переполненной чаши. «Наша душа жаждет к Богу крепкому, потому что в Нем источник света и жизни для нашей бессмертной души...»

Вспоминаю, как я, еще школьница, с мамой, приехав из Ленинграда, были на его службе. Море народа и не только в самом храме, но и вокруг него. Нас сдавили так, что маме стало плохо с сердцем и я не знала, что теперь мне делать. Единственная реальная мысль у меня была – звать на помощь Владыку. Вот такой он был человек, что могло возникнуть такое желание. Позднее я рассказала Владыке об этом, а он ответил: «Как радостно иметь такое доверие у ребенка».

Всё же через какие-то служебные помещении удалось выйти на воздух и до конца службы мы там стояли среди многих. Нужно было видеть и слышать, как после окончания богослужения Владыка вышел из храма к ожидавшей его машине. Поток людей бросился к нему прося благословения. И он всех благословлял, каждого в отдельности, стоя на холодном ветру.

Будучи уже студенткой, с взрослым восприятием, была ошеломлена силой его проповедей, силой их внутреннего содержания и огня. Владыка был прирожденным оратором – тембр его голоса, задушевная тональность, изысканность и одновременно простота речи, совершенная доходчивость. Его благородная осанка, интеллигентность каждого слова и движения, духовная красота сразу создавали впечатление великой личности.

Мне вспоминается моя первая встреча с Владыкой, также поразившая мое ещё, можно сказать, детское воображение. Было это в начале 50х годов, Владыка сообщил маме день своего приезда в Ленинград и назначил нам встречу в гостинице «Европейской», где его всегда поселяли. Мама, и мы её четверо детей (я – старшая) приехали в назначенный час, все мы очень волновались в ожидании этой встречи. И вот мы уже подходим к его номеру в гостинице. Когда мы вошли, Владыка уже стоял в комнате, ожидая нас.

Это неизгладимое первое впечатление сохранилось на всю жизнь. Что-то величественное было во всем его облике, и, в тоже время, ласковость во взгляде, радостные слова приветствия. Мама от нахлынувших чувств упала на колени, а вслед за ней мы, младшая сестра и два, совсем ещё дети, брата. Я же была так потрясена его необыкновенностью, что стояла совершенно оглушенная.

Он всех нас благословил и сказал добрые, очень добрые слова всем нам. Это свидание было мгновенным.

О, сколько раз, я уже взрослая мечтала, именно мечтала, упасть перед Владыкой на колени. Но почему-то сколько бы раз с ним не встречалась впоследствии, всегда чувство благоговения перед ним оглушали меня в первые же минуты. Да, это был необыкновенный человек, величие его личности чувствовалось сразу. Владыка Николай уникальный человек, его мощный интеллект способен был охватить литературу, живопись, музыку, поэзию. Любая тема была для него интересна. И это не удивительно, ведь Владыка воспитывался в интеллигентной семье, в его доме была лучшая библиотека города и с раннего детства он много читал и всем интересовался. Его мать Екатерина Николаевна – умная, прекрасно воспитанная женщина, привившая ему с детства вежливость, обходительное общение с людьми, терпимость, мягкость, великодушие … Это от русской интеллигенции – интерес к литературе, искусству, музыке.

Он любил и понимал живопись, знал всех великих художников, в первую очередь восхищаясь прекрасными картинами библейских сюжетов. Вспоминаю, как Владыка, когда я делилась своими совершенно незрелыми впечатлениями о первом посещении Третьяковской галереи, мог говорить о гамме красок, о значении их сочетаний, о возможностях посредством их определить те или иные возможности изображения образов. Поэзию он любил еще со времен гимназии, писал стихи в те времена. Он говорил, что настоящий поэт – от Бога. Знал биографию многих из них, видимо, любимых. Прекрасно разбирался в иконописи.

Высочайший интеллект, прирожденная интеллигентность, величие духовных устремлений, огромный запас богословских познаний, необыкновенная душевная щедрость и все покрывающая и перекрывающая любовь к Богу. Владыка преподаватель – литургитики, гомелетики, церковной археологии, практического руководства для пастырей, немецкого языка.

Его необычайная личность в сочетании со скромностью, непритязательностью, доступностью, простотой в общении, мягкостью, корректностью, тактом, чисто человеческим обаянием – производила потрясающее впечатление на каждого человека.

Необходимо отметить, что Владыка Николай обладал большой способностью к языкам. Он владел в совершенстве родным русским языком (как ни странно, уже редкое явление), славянским, греческим, латинским, древнееврейским, французским, немецким, английским, итальянским, понимал польский, чешский, венгерский, румынский, болгарский, литовский, изучал зырянский язык.

Его кипучая международная деятельность, почти два десятка лет, принесла ему всемирную славу. Он в Лондоне, Париже, Берлине, Варшаве, Праге, Нью-Йорке, Александрии, Цейлоне, Стокгольме … Английский король принимает его. Уинстон Черчилль говорит ему проникновенные слова: «Это в Ваших руках будущее России». А.Н. Толстой встречаясь с Владыкой, как с членом Чрезвычайной Комиссии по расследованию фашистских зверств, перебивает деловой разговор и просит Владыку поговорить о бессмертии души. И.А. Бунин – жадно слушает его рассказы о Родине.

Имя Владыки произносится на всех языках, его лицо запечатлено на тысячах фотографий. И никто не сомневается в том, что ему предстоит в недалеком будущем быть Первосвятителем Русской Церкви.

Как много можно писать о нем, говорить, вспоминать …

И вот, наступил 1960 г. Усилившиеся гонения на православную церковь, Владыка Николай отстранен от всех дел. Отправлен «на покой» человек с великими заслугами, еще полный сил и энергии. Самое же главное во всей этой, устрашающей сознание нормального человека нелепости то, что Владыка был отстранен и от проведения богослужений. Перед последней Пасхой Христовой (1961 г.) Владыка просил разрешения Патриарха Алексия где-нибудь послужить. Ему пообещали Рязань. До Пасхальной ночи он ждал телефонного звонка о разрешении выехать, но его не последовало. В Пасхальную ночь вдруг была прервана телефонная связь. Владыка сам пошел на телефонную станцию, добился восстановления связи, но звонка так и не последовало. В 11 часов Владыка сам позвонил Митрополиту Пимену, который спросил, есть ли у Владыки письменное разрешение и когда услышал, что его нет – повесил трубку …

Тогда Владыка попросил жившую у него старушку (Дарью Васильевну) идти в храм за облачением, чтобы совершить богослужение дома.

До чего простиралось его унижение и страдание, видно из стихотворения, написанного Владыкой в 1923-1926 годах в ссылке в Коми АССР, но как нельзя больше, подходящего для выражения его переживаний в 1961 году.

«Вольной птицей летать

В голубых небесах,

Свои крылья купать

В жарких солнца лучах –

Было жизнью моей.

На просторах лугов

Звонкой песней своей

Звать людей из оков

Суеты и страстей –

Было долей моей.

Что же стало со мной?

Где ж вы, крылья мои?

Где же взмах ваш живой,

Как в те прежние дни?

Догорают лучи...

Почему же нет их,

Как бывало в те дни,

Громких песен моих,

Песен жизни, любви?

Потухают огни...

Да и крыльев уж нет –

Их обрезали мне,

Да и песен уж нет –

Не поются оне.

Средь завистных людей,

Вместо шири лугов

И простора полей,

И зеленых лесов

Птица в клетке своей

У жестоких людей!»

Это отстранили его, человека для которого с ранней молодости совершение молитв у Престола Господа было самым важным в жизни. Я знаю лично, как он это переживал. Произносить это просто невозможно, страшная тяжесть обрушивается на сердце, тяжесть, которую не снимают годы.

Предлагаем читателю выдержки из двух проповедей Владыки, вошедших в его сборник «Слова и Речи» (1957-1960 гг.).


ВЫСШАЯ ЗАПОВЕДЬ

Несколько раз за последнее время, дорогие мои, я собирался помолиться с вами в этом благолепном святом храме, но то занятость церковными делами, то мои поездки за границу по делам мира не давали мне этой радостной возможности. Я рад сегодня вновь посетить этот святой храм и помолиться вместе с вами не только в воскресный день, но и в день, когда ваш отец настоятель и отец протодиакон получили высшие награды.

Что я хотел бы сказать вам, мои возлюбленные, мои дорогие, мои милые во Христе чада, братья и сестры! Мне хочется напомнить вам о том, о чем никогда православный христианин не должен и забывать, о чем всегда должен помнить: сказать вам о высшей и наибольшей заповеди нашего христианского закона. Так эту заповедь – высшей и наибольшей – называл Сам Господь Иисус Христос, когда Его спросили, какая наибольшая заповедь в законе. Что Спаситель ответил, вы знаете, и я только напомню лишний раз вам об этом; хочу пространнее изъяснить эту заповедь Христову: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душой твоей, всем помышлением твоим». И вторая заповедь, подобная первой: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». В этом, – сказал Спаситель, – весь закон и пророки. Это главная, это наибольшая заповедь, и кто исполняет эту заповедь, тот воистину православный христианин, чадо своего Небесного Отца.

Мы должны любить Господа Бога своего всем своим сердцем, всей своей душой. И как, дорогие мои, нам не любить Господа Бога: ведь мы – православные Его дети, мы веруем, что это Он послал нас в этот мир, Он даровал жизнь каждому из нас, и эта жизнь наша земная, наряду с неизбежными скорбями и болезнями, необходимыми нам для искупления наших грехов, дает каждому из нас многие радости. Это – радость труда, радость, какую дает нам расстилающаяся перед нами прекрасная во всей своей красоте природа; радость, какую дает людям искусство, музыка. Но это – все еще земное. Самая большая радость, какую дает нам пославший нас в эту жизнь Господь наш Иисус Христос, это радость жизни вечной, это радость о том, что мы никогда не умрем, что мы уйдем отсюда в жизнь, не знающую конца. Если бы мы знали о том только, что мы умрем и обратимся в прах, и умрет навсегда наше сознание, наше сердце, которое бьется и радостями и скорбями в этой жизни, если бы представляли себе, что нас ждет только мрак и темнота небытия, – все радости этой земной жизни потеряли бы свои краски, свою привлекательность, потому что только что-то темное, страшное и неведомое ждало бы каждого из нас: потому что после смерти мы, подобно животным, обратились бы телом своим только в прах и навсегда.

Но Господь наш Иисус Христос даровал нам высшую радость – радость знать о том, что нас ждет жизнь вечная, и для тех, кто живет со Христом, жизнь вечная с Богом своим, в Которого мы веруем, Которому мы молимся, Имя Которого мы призываем. Какая это радость в жизни, и как мы должны любить Господа Бога своего за то, что Он дарует нам вечную жизнь с Собой в бесконечных веках!

Как нам не любить Господа Бога, если Отец Небесный послал некогда Своего Сына на землю для того, чтобы Сын Божий во образе Иисуса Христа за нас пострадал, взял на Себя наши грехи для того, чтобы их искупить перед лицом Правды Божией, чтобы во имя Своей крестной и кровавой смерти даровать всем кающимся в своих грехах грешникам вечное прощение, чтобы смывать с нашей грешной души при нашем покаянии все наши грехи и беззакония, когда мы их оплакиваем в слезах раскаяния.

Представьте себе, это так не трудно, отношение земных родителей к детям, – родителей, которые любят своих детей, и детей, которые любят своих родителей. Если родители еще живы при детях на земле, но живут где-нибудь далеко в разных местах нашей страны, у любящих детей не умирает тоска по родителям, хочется хоть редко, а может быть и каждый год, навестить своих любимых отца и мать, чтобы посмотреть в дорогие глаза, чтобы почувствовать теплую отцовскую и материнскую руку, которая ляжет на голову любящих и любимых детей. И издалека едут к своим родителям любящие их дети, чтобы испытать эту радость своего сыновства, своей сыновней любви.

Мы должны любить Господа Бога своего, и значит мы должны любить Дом Божий – святой храм Божий, где наша душа соприкасается незримо и таинственно в часы и минуты нашей истинной и нашей горячей молитвы. «Где два или три соберутся во Имя Мое, там Я посреде их», – сказал Господь наш Иисус Христос. И кто искренне любя своего Господа, молится в храме Божием, тот не может не почувствовать эту близость Божию к нам, эту Руку Божию, которая касается нашего, часто в скорбях приходящего, со всеми заботами, сердца.

Поэтому наша любовь к Господу должна выражаться и в любви к храму Божию, где небо, по словам святого Иоанна Златоуста, опускается на землю, где «силы небесные с нами невидимо служат» и где Сам Господь наш Иисус Христос под таинственным образом Своего Божественного Тела и Крови Христовой присутствует среди нас и питает нас Своей Божественной Пищей.

С любимым отцом, матерью, братом, сестрой, с любимым человеком мы хотим наслаждаться беседой. Господь Иисус Христос знал об этой потребности человеческой души, и, вняв нам, вложив в наши сердца любовь к Себе, Он научил нас беседовать со своим Небесным Отцом в молитве. Он Сам нас научил молитве, которая называет молитвой Господней: «Отче наш, Иже еси на небесех...» А Его святые ученики, Его святые последователи научили нас и другим молитвам, в которых мы призываем Имя Божие, в которых раскрываем свою душу со всеми ее нуждами, со всеми ее скорбями, со всеми ее радостями, и благодарим, и плачем, и молим Господа о том, чтобы Он не оставил нас грешных за грехи наши, о том, чтобы Он покрыл Своею любовию те грехи, которые мы сознаем, в которых мы каемся перед лицом Господа Бога.

Вот, если мы любим Господа Бога своего, – а как нам не любить Его, – мы должны любить и святой храм Божий, и молитву, как беседу нашего верующего сердца с Господом.

Если наш любимый отец еще при жизни своей, или перед смертию своей оставляет нам завещание о том, как надо жить, как уклоняться от всякого зла, как делать людям добро, – это завещание наших любимых родителей бесценно дорого для нашего любящего их сердца. Господь наш Иисус Христос, Которого призваны любить наши сыновние сердца, оставил нам это завещание в Своем Божественном Евангелии, завещание о том, как надо прожить, чтобы душу свою спасти для вечности, чтобы, подойдя после смерти к дверям Царства Небесного, найти эти двери не закрытыми за грехи наши, но открытыми для вечной жизни со своим Господом. В Святом Евангелии Господь наш Иисус Христос научает нас любви, терпению, смирению, кротости, преданности воле Божией, милосердию, чистоте: Он зовет нас подражать Ему, чтобы двери Царства Небесного раскрылись перед нами. Ведь воля Божия такова, чтобы никто из нас не погиб для жизни вечной, но чтобы все мы спаслись, чтобы все мы вошли в жизнь вечную не для вечной скорби и муки, а для вечной радости, для вечной жизни со своим Спасителем.

Вот необходимое, насущное проявление нашей любви к Господу. Мы должны дорожить Словом Божиим, как завещанием Господа Бога, оставленным нам на земле, внимать Ему, когда Слово Божие проповедуется, когда оно читается и воспеваются слова Его в храме Божием; и дома, имея священные книги, раскрывать их перед собой, чтобы вбирать в глубину своей бессмертной души эти святые, вечные истины Слова Божия, какие оставлены нам в руководство и для исполнения нашим Небесным Отцом и Божественным Его сыном Господом Иисусом Христом.

Это первая половина заповеди нашего Господа Спасителя. Не может быть любви к Господу без любви друг к другу, без любви к ближнему своему. И Сам Господь Спаситель сказал, что вторая заповедь подобна первой (подобна, не ниже первой) - возлюби ближнего своего, как самого себя. Господь Спаситель завещает нам: «Заповедь новую оставляю вам: да любите друг друга». Так говорил Он накануне Своих страданий.

Любовь, по Слову Божию, прежде всего милосердна и сострадательна. Нужда нашего ближнего должна так переживаться нами, как бы наша собственная нужда. Потому и спросит Господь на Своем Страшном Суде, как Он Сам сказал, и на страницах Святого Евангелия это записано: «Болен был Я, посетили ли вы Меня? Голоден был и жаждал Я, накормили ли, напоили ли вы Меня?» Нужда ближнего нашего, его горе, его страдания, его жажда, его голод, его муки должны быть близки нашему сердцу, если мы любим Господа своего. Во имя любви к Господу мы должны уметь сострадать и милосердствовать в отношении братьев своих и сестер, которые имеют нужду и которые ждут от своих собратьев о Господе этой любви, как свидетельства, как доказательства истинной любви нашей к Господу Богу.

Святой Апостол Павел говорит, что любовь, завещанная нам Господом Спасителем, не гордится, не превозносится. Если ты делаешь доброе дело, не гордись: этим ты исполняешь только свой долг любви по отношению к своему Небесному Отцу и по отношению к ближнему своему. Если ты с гордостью и самолюбием помыслишь о том, что ты сделал доброе дело, ты погубишь это дело, оно ни во что не вменится тебе, ты будешь подобен фарисею, который в притче Христовой говорил: «Я пощусь два раза в неделю, я десятину отдаю на храм», похваляясь своими добрыми делами, и за это был осужден Господом.

Любовь, говорит нам Слово Божие, не завидует, истинная любовь к брату своему не знает зависти. Как учил Святой Апостол Павел: «Имея одежду и пищу, будем довольны этим». Зависти не должно быть в нашем сердце к тому, кто имеет больше, чем имею я, кто живет с внешней стороны лучше, чем я живу. Если я живу со Христом, в этом мое наивысшее счастье. Истинная любовь не знает зависти.

Слово Божие говорит нам о том, что любовь не мыслит зла. Там, где любовь, не может быть гнева, мести, злобы, осуждения, лжи: там не может быть всего того, что оскверняет мою душу, и чем я хочу осквернить душу ближнего своего. Истинная любовь не знает зла, как говорит Слово Божие, потому что ближнего надо любить во имя любви к Господу, Который столько благ нам дает, – и еще больше даст в жизни вечной, – что во имя этой любви и этих благ в нашем сердце не должно быть никакого зла, осуждения или гнева на ближнего своего. Кто имеет такую любовь к ближнему, тот этим самым исполняет наибольшую заповедь закона Божия: возлюби Господа Бога твоего как Он Сам не только возлюбил тех, кто ходил за Ним в дни Его земной жизни, но молился и за тех, кто Его распинал; «Остави им, Отче, они не ведают, что творят». Он показал наивысшую Свою любовь, умирая не только за праведников, но и за грешников всего мира. Он научает и нас подражать Ему, любить ближних своих, любить друг друга, любить верующих и неверующих, близких по родственным связям или дальних. Все мы дети одного Небесного Отца, и да не будет в сердцах наших чувства ни озлобления, ни гнева, ни какого-либо зла на ближнего своего! Этим мы, повторяю, исполняем заповедь Христову о любви к Нему, ибо сказал Спаситель: «Возлюби Господа Бога твоего всей душой твоей, всем сердцем твоим, всем помышлением твоим, и ближнего твоего, как самого себя».

Вот мои милые, мои дорогие во Христе чада, я хотел в эти часы нашей совместной с вами молитвы напомнить вам еще раз эту заповедь Христову, высшую и наибольшую заповедь, и от всей души хочу показать, и об этом молился я грешный, склонив колени перед Престолом Божиим в этом святом храме, чтобы любовь к Господу Богу, к святому храму Божию, к Слову Божию, к молитве, любовь друг к другу царила в ваших сердцах, чтобы ваши сердца были воистину храмом живущего в них Духа Божия, Который есть Дух любви. Любви научил нас и продолжает учить нас, и до скончания века будет учить тех людей, которые придут на смену нам, Господь наш Иисус Христос. Силою и благодатию Святаго Духа Он учит в храмах Божиих, учит через Слово Свое, учит нас примером Своей жизни земной, ибо Господь наш Иисус Христос являлся совершенством красоты духовной: величайшей любви, кротости, смирения и чистоты, которым научает Он и всех нас.

Спасибо вам, дорогие, встречавшие меня с цветами; спасибо вам за любовь, с какою меня встретили; благодарю вас за нашу совместную молитву и верую, что, по нашим грешным молитвам, Господь Бог ниспошлет вам Свое Божественное благословение и укрепит всех вас в той любви к Нему и друг к другу, которой научил нас Господь Иисус Христос, и которая до скончания века для всех людей, для всех народов, пока стоит эта земля, будет наивысшей заповедью Божественного закона.

Проповеди, слова, речи Митрополита Николая (Ярушевича) сложно полностью представить (их много), но прочитавший наполнит душу свою верой, надеждой и любовью. Наполнит тем великим, что необходимо иметь каждому, хотя бы в малой доле. Главную же мысль, которая так или иначе проходит во всех его речах, можно выразить в выдержке из его проповедей: «Вера наша учит нас, что высший закон жизни – это любовь. Многогранная Христова любовь: во многом она проявляется в отношении друг к другу». «Через веру и любовь – постигается и осмысливается всё остальное».

Из воспоминаний

Митрополита Сурожского Антония (1914 - 2003)
"ДОМ БОЖИЙ"


Митрополит Антоний :
... Вскоре после того, как я епископом стал, приезжал в Голландию Владыка Николай Крутицкий . О Николае Крутицком я знал только то, что печаталось и говорилось, то есть речи, проповеди, какие-нибудь документы, и у меня было самое тяжелое впечатление о нем. Я приехал в Голландию. В Гааге было богослужение, я принимал в нем участие, и скажу сначала о богослужении. Церковь - малюсенькая, алтарь такой, что между престолом и вратами можно одному человеку стоять, вокруг несколько человек, и пройти никуда нельзя было. Там стоял Владыка Николай Крутицкий, митрополит Николай из Парижа, я, настоятель гаагского прихода и пара священников. В самом храме было что-то очень страшное, по-моему. Туда пришла горсточка наших прихожан, а кроме них - все, кто хотел следить за Николаем Крутицким: не скажет ли он, не сделает ли он что-нибудь, в ответ на что можно будет объявить: он советский шпион, он агент… И атмосфера была просто жуткая. Знаете: Владыка Николай стоял, молился и служил, как будто он один перед Богом, а в храме была такая чересполосица различных чувств, переживаний, что мне представилось: это Голгофа. Распятый Христос, рядом с Ним Божия Матерь и один ученик, на каком-то отдалении несколько женщин, которые не могли подойти, но остались сердцем и всем существом верны; а вокруг толпа. В ней - первосвященники, которые над Ним смеялись, воины, которые прибили Его ко кресту и разделяли Его одежду между собой: они ремесленники, им дела не было до того, кто умирает; народ, среди которого одни пришли посмотреть, как умирает человек (это бывает везде; когда во Франции еще работала гильотина, люди ходили в пять часов утра смотреть, как обезглавливают человека). Были там люди, которые думали, а вдруг Он сойдет с креста, и я смогу стать верующим без риска: Он победитель, я за победителем пойду!.. Были такие, которые, наверное, думали: только бы Он не сошел с креста, потому что если это произойдет, я должен подчиниться этому страшному Евангелию жертвенной любви, крестной любви!.. И просто народ, пришедший посмотреть, продавцы лимонада, прочий базар… И вот такое чувство у меня было в этом храме: что в сердцевине один человек стоит только с Богом. Я не стоял так, потому что я переживал и его и окружение, - я знал это окружение. А он стоял и молился. Когда я выходил, одна голландка (Анс Ватерройс, я даже помню ее) сказала: “Что это за человек? вокруг него буря, а он стоит, как утес”. В конце службы он сказал проповедь, и к одной фразе прицепились все враги: “С этого священного места я лгать не стану…” И что пронесли? - “с любого другого места он нам будет лгать…” Они восприняли это не так, что каждое слово он говорил перед лицом Божиим и не мог соврать, а так, будто в другом месте он солжет.
Назавтра я ему служил переводчиком целый день. К концу дня мы оба устали, и когда последний человек ушел, он встал: “Ну, Владыко, до свидания”. Я ему говорю: “Нет, Владыко, я приехал в Голландию не ради того, чтобы вам служить переводчиком, я приехал для того, чтобы с вами поговорить”. - “Я слишком устал”. - “Вы должны мне дать четверть часа времени”. - “Почему?” - “Потому что все, что я знаю о вас, наводит меня на мысль, что я вас уважать не могу, что вы предатель; я хочу убедиться, прав я или неправ”. И он мне сказал: “Ах, если так, давайте говорить!” И мы сидели и разговаривали; и я помню последнюю его фразу: “И поэтому, Владыко, не судите нас более строго, нежели мы вас судим”. А то, что он мне до этого сказал, перевернуло меня. Я его стал и любить и уважать, чего раньше не делал. (В первый год, что я был священником здесь, он должен был приехать на профсоюзный съезд в Шеффилд, и я ему послал телеграмму в Москву: “Ввиду того, что вы приезжаете на политический съезд, я вас прошу в храм не приходить, потому что я вас не допущу”… Я был тогда щенком, но он мне телеграммой ответил: “Одобряю и благословляю”. Вот какого размера был человек ).
О нем говорили Бог знает что. А он мне рассказал, как его Владыка Сергий попросил стать посредником между ним и Сталиным. Он отказывался: “Я не могу!..” - “Вы единственный, кто это может сделать, вы должны”. Он мне говорил: “Я три дня лежал перед иконами и кричал: Спаси меня, Господи! избави меня!..” После трех дней встал и дал свое согласие. После этого ни один человек не прошел через его порог, потому что верующие перестали верить, что он свой, а коммунисты знали, что он не свой. Его встречали только в служебной обстановке. Ни один человек ему руки не подал, - в широком смысле слова. Вот какая жизнь. Это мученичество такое же, как быть расстрелянным. А потом, когда он восстал и стал говорить проповеди, где обличал безбожие, ему запретили говорить проповеди, его закрыли от верующих. Умирая, он мне оставил записку: “Я всю жизнь хотел служить Церкви, и меня все оставили. За что, за что?” Это письмо у меня есть. Вот один человек, один пример.
... Епископ Анатолий :
Hет, Владыко, наобоpот, вы очень важное сейчас сказали, тем более мне очень ценно и важно ваше мнение о митpополите Hиколае, потому что я с ним был как-то духовно близок.

- Я пpисутствовал, когда он служил свою последнюю службу в Тpоице-Сеpгиевой лавpе, куда его пpивезли тоже тайно, никто не был оповещен Это все было в пеpиод его опалы, и он очень сильно это пеpеживал. Он даже не имел возможности встpечаться с патpиаpхом, никто его не посещал, то есть возможность общения с ним была полностью отpезана для всех, даже тех, кто его близко знал и любил. Об этой службе я могу только пеpедать впечатление внешнее и внутpеннее. Тpапезный хpам был пеpеполнен, и он стоял и pыдал; знаете, он стоял, молился, он чувствовал, что это его последнее богослужение на этой земле. У меня даже сохpанилась фотогpафия, его кто-то сфотогpафиpовал за этим богослужением. Во вpемя евхаpистического канона особенно по его лицу пpосто текли слезы, он не мог спокойно говоpить. Когда он пpоизносил: "Пpимите, ядите", это были слова-pыдания; он чувствовал: вот уже встpеча с вечностью, пеpед котоpой он стоит.
Владыки Николая(Ярушевича)



© 2005-2012 сайт. Все права защищены


До моего переезда из Греции в Оксфорд в конце февраля 1951 года я знал Митрополита Крутицкого и Коломенского Николая главным образом по журналу «Московской Патриархии», номера которого, доходили до меня в Грецию неаккуратно и с большими пропусками. Из русских парижских газет и ещё более из писем и рассказов лиц, приезжавших из Франции, я много слышал о его роли в деле воссоединения Митрополита Евлогия с Московской Патриархией и о сильном впечатлении, произведённом его личностью и церковным красноречием на русских эмигрантов во Франции. О его выступлениях в так называемой «борьбе за мир», « в защиту мира» или против атомной бомбы и т.д. я узнал несколько позже. Об этом мне стало известно в конце моего пребывания в Греции, да и то в самых общих чертах, от одного лица, приехавшего из Парижа и прислуживавшего в русской церкви в Афинах.

В общем, у меня составилось впечатление о митрополите Николае как о выдающемся церковном деятеле, ближайшем помощнике Патриарха, замечательном проповеднике и вместе с тем обаятельной личности. Прибыв в Англию, я смог систематически ознакомиться с тем, что о нём писалось в ЖМП, а также узнал о нем много подробностей от архимандрита Николая (Гиббса), православного англичанина, бывшего преподавателя английского языка у детей императора Николая II. Он последовал за ним в Тобольск и Екатеринбург и был принят в Московскую Патриархию из карловацкого раскола митрополитом Николаем во время его посещения Англии в 1945 году.

На архимандрита Николая (Гиббса) митрополит Николай произвёл самое сильное впечатление, он ценил его ум и находился под действием его привлекательной личности, хотя по свойству своего крайне подозрительного характера и как «заядлый англичанин» относился к нему с некоторой осторожностью. Его смущали «миротворческие» выступления митрополита Николая с их предельно резкими нападками на Западный мир. Я ему много возражал (и это было моё искреннее убеждение), что всем этим «мирным» выступлениям митрополита Николая не надо придавать никакого значения, так как они вынуждены, и он это делает ради блага Церкви и как бы взамен на те льготы и послабления, которые Сталин в послевоенные годы, несомненно, предоставлял Церкви. Должен признаться, что эти политические выступления митрополита Николая на страницах ЖМП я почти не читал, настолько мне они казались малоинтересными. Но я жалел о том вреде, который они приносили доброму имени Русской Православной Церкви на Западе и среди наших церковных раскольников.

Мой приезд в Англию оставался, по-видимому, неизвестен Патриархии до мая 1951 года. Хотя Московская Патриархия и лично митрополит Николай знали о тех крупных неприятностях, которые мне причинили греческие гражданские и военные власти, удалившие меня с Афона и вынудившие меня, в конце концов, покинуть Грецию.

В мае 1951 года в связи с моей иерейской хиротонией председателю Экзаршего Совета в Париже архимандриту Николаю (Еремину), будущему Экзарху, пришлось обратиться за благословением в Патриархию. Это было необходимо, чтобы совершить моё рукоположение проживавшим в Англии сербским епископом Иринеем Далматинским ввиду отсутствия в Англии, да и во Франции, архиерея юрисдикции Московской Патриархии. Поехать мне в Брюссель к архиепископу Александру было сложно из-за виз, да и отношения с ним в Парижском Экзархате были не такие гладкие.

Митрополит Николай (в ответной телеграмме) дал благословение на моё рукоположение, но предварительно убедился, что епископ Ириней не раскольник, хоть и живет в Англии, но остаётся епископом Сербской Патриархии. Моё рукоположение во иеродиакона и иеромонахи совершилось в церкви Святителя Николая в Оксфорде, настоятелем которой был вышеупомянутый архимандрит Николай Гиббс.

Через несколько месяцев я получаю по почте из Москвы письмо от митрополита Николая от 7 августа, в котором он приветствует меня с получением «благодати священства», молитвенно желает духовного преуспеяния и помощи Божией, а далее пишет: – «Хотелось бы мне знать от Вас, дорогой во Христе о. Василий, о жизни наших русских братьев на Афоне и о положении там этого дела в наши дни. Мы думаем, что Вы располагаете данными по этим вопросам, и были бы рады Вашему письму об этом»

Как видим, письмо это, неожиданное для меня и обрадовавшее меня своим вниманием, проявленным ко мне митрополитом Николаем, было чисто церковным по содержанию.

Никаких предложений принять участие в «борьбе за мир» или в других акциях подобного характера в нём не было. Желание его получить информацию от меня, старого афонского монаха, прожившего на Святой Горе 22 года, вполне понятно и делает ему честь как иерарху Русской Церкви, для которой интересы русского монашества на Афоне должны быть всегда близки.

Я ответил митрополиту Николаю письмом от 24 августа 1951 года, в котором сообщал ему о положении русского монашества на Афоне и излагал мои соображения, как ему помочь. Они сводились к тому, что нужно добиваться только одного, единственно существенного в данное время – допущения русских монахов на Афон, иначе русское монашество там вымрет. В заключение я писал, что многое можно было бы ещё сказать, но в письме это трудно, легче при личной встрече. Я не имел здесь в виду какие-нибудь тайные сведения или секреты, но что всю сложность обстановки на Афоне легче объяснить при личной встрече. Не знаю, как понял митрополит Николай мои слова, но они имели довольно неожиданные последствия.

Точно хронологическая последовательность мне не запомнилась, но насколько я помню, в октябре-ноябре 1951 года я получил из Лондона от знакомого мне грека иеродиакона Иеронима Киккотиса письмо. В нём он писал, что знакомый ему англиканский пастор, очень хочет меня видеть, и просил меня написать ему, когда я смогу приехать в Лондон для встречи с этим англиканским пастором. Было странно, что имени он его в письме не сообщал...

Должен сказать, что в своё время, этого Киккотиса мне рекомендовал в Афинах митрополит Георгий Папагеоргиадис (бывший Неврокопский) мы его называли «ходячее Православие». Он был человеком строго православных и независимых взглядов, но отнюдь не левых убеждений. Помню, как он мне сказал: – «Советую познакомиться Вам в Лондоне с о. Киккотисом, он Вам может быть полезным. Ему принадлежит в Лондоне книжный магазин «Зенон», там Вы сможете найти много интересных греческих и других книг. Должен, однако, Вас предупредить, что Киккотиса обвиняют в коммунизме. Это совершенно не справедливо. Его брат действительно коммунист, а сам он просто кипрский патриот и выступал против англичан за независимость Кипра. Это не понравилось англичанам, и греческая в Лондоне обвинила его в сочувствии к коммунизму... его исключили из клира. Но поверьте, он хороший человек и христианин».

Потом в Лондоне я несколько раз встречался с Киккотисом, покупал у него книги, приобрёл греческую пишущую машинку, и мы с ним беседовали на разные темы.

Как бы то ни было, но когда я получил письмо от самого Киккотиса, я подумал, что речь идёт о какой-нибудь экуменической встрече, и ничего другого мне не приходило в голову. Я ответил ему, что приеду из Оксфорда в Лондон и встречусь с англиканским пастором.

В назначенное время, после часа пополудни, я пришёл в магазин Киккотиса. Он был один.

– «А где же англиканский пастор?» – спросил я его. «Он ждёт нас в ресторане недалеко отсюда, где мы вместе будем завтракать. С ним будет ещё один его друг, не знаю кто, вероятно, тоже пастор».

– «Скажите, как же зовут того, кто хочет меня видеть?» – спросил я. И Каккотис назвал имя англиканского пастора Стэнли Эванса. В то время оно мне ничего не говорило, но впоследствии, я узнал, что Эванс был довольно известный английский «красный священник», нечто вроде маленького кентерберийского настоятеля Джонсона, известный своими попытками сочетать коммунизм с христианством, равно как и своими выступлениями в защиту советской власти.

Мы пришли в маленький, но хороший ресторан. В это время (около двух часов дня) он был почти пустой. Один-два человека в первой комнате и никого кроме нас в другой, вернее в ней был только Эванс и его спутник. Я познакомился сначала с Эвансом. Он произвёл на меня впечатление недалёкого и даже наивного, но вероятно неплохого человека. На вид даже скромный и застенчивый.

– «Очень рад с Вами познакомиться, – сказал он мне, – Вы изучаете святых отцов; я ими тоже занимался, в них много интересного, особенно в доникейских».

– «А почему только в доникейских?» – заметил я. В это время подошёл спутник Эванса и сказал мне по-русски: «Здравствуйте! Очень рад с Вами встретиться!»

– «Вы говорите по-русски?» – удивился я.

– «Как же. И даже сам русский, и даже служу в советском посольстве».

Я был поражён! Первая моя мысль была немедленно уйти. Выразить своё неудовольствие Киккотису за то, что он меня не предупредил, с кем мне придётся встретиться. Ведь я ожидал, что будет встреча с англиканскими пасторами, а тут служащий посольства. Я служитель Церкви и не хочу иметь дела ни с какими посольствами, особенно с советским. По опыту знаю, когда в Греции чисто по Афонским, церковным делам, мне пришлось бывать в советском посольстве, как это было опасно не только в личном плане, но и в церковном. Ибо даёт повод врагам нашей Церкви нападать на нас под предлогом борьбы с коммунизмом и вредить нам. Поэтому я твёрдо решил для себя в будущем никогда не иметь дела с советскими посольствами, кроме как посещения для получения визы. В какую неприятную историю я опять вопреки своей воле попал, подумал я. Лучше всего сразу уйти! Но я этого не сделал, отчасти не желая учинять скандал, могущий повредить нашей Церкви, отчасти из желания прежде выяснить, в чём же тут дело.

– «Вы из посольства? переспросил я его. – Так что же Вам нужно здесь?»

– «Я секретарь посольства, моё имя...» Тут он назвал свою фамилию, но к моему огорчению, время изгладило её из моей памяти. – «У меня к Вам поручение от митрополита Николая Крутицкого. Вы его, наверное, знаете или слыхали о нём?»

После таких слов волею или не волею пришлось остаться, узнать, в чём дело. Мы сели завтракать вчетвером. Советский секретарь, плохо говоривший по-английски, стал при помощи Эванса заказывать завтрак. При этом он громко жаловался, что английская кухня никуда не годиться, то ли дело русская, но он, к сожалению, всё это должен терпеть. Вообще он производил впечатление очень самоуверенного и наглого типа, малокультурного и невежественного. Рассказывал, что учился в университете и даже зачислен в аспирантуру. В дальнейшем наш разговор с ним во время завтрака вёлся на русском языке. Киккотис и Эванс, не понимавшие по-русски, всё время молчали. Вначале было несколько вопросов общего характера, – Какое впечатление производят на Западе выступления Русской Церкви в пользу мира ? В частности воззвание трёх Патриархов – Московского, Грузинского и Армянского, оно произвело сильное впечатление?»

На что я ответил: «Никакого впечатления! Ими здесь никто не интересуется». После этого посольский секретарь приступил к делу.

– «Митрополит Николай очень интересуется положением русских монахов на Афоне и просит Вас подробно ему об этом написать. Вы это можете сделать через меня».

– «Я ему уже обо всём этом написал по почте» – ответил я.

– «Да, но почте нельзя всего написать. Может быть, Вы ещё что-нибудь напишите дополнительно. А мы бы переслали митрополиту Николаю»

– «Благодарю Вас, но мне нечего сейчас писать. А если бы в будущем и оказалось, я бы предпочёл писать по почте. Ничего секретного в моих сведениях нет. А писать через посольство – нелегально не желательно, это может создать мне неприятности со стороны англичан. У меня в этом есть опыт по Грециии, я не хочу его повторять. Да и необходимости в этом нет сейчас никакой».

– «Сейчас, может быть, и нет (настаивал секретарь), – а завтра будет. В письме всего не напишешь, и митрополит Николай ждёт от Вас сообщений. А беспокоиться Вам нечего. Вот как мы условимся. Через месяц-два, когда у Вас наберутся новые сведения, Вы сообщите об этом Вашему другу (Киккотису), ведь Вы ему доверяете, а он сообщит Эвансу, тот мне, и мы опять встретимся все четверо, здесь или где-нибудь в другом месте».

Я продолжал настаивать на своём, что абсолютно не предвижу такого случая, и что вообще считаю необходимым писать только по почте.

– «Нет, Вы подумайте об этом ещё и сообщите через Вашего друга. Я буду ждать».

На этом разговор окончился. Секретарь потребовал счёт, демонстративно заплатил за всех, показывая свой бумажник набитый английскими фунтами!

Моё решение было твёрдым, я решил оставить без последствий домогательства посольского секретаря и избегать всяких дальнейших встреч с ним. Я также решил, что во избежание излишних разговоров никому не рассказывать о происшедшем, кроме как Архимандриту Николаю (Гиббсу) настоятелю оксфордской церкви, где я служил и в доме которого в Оксфорде я жил. Я счёл не правильным скрывать от него мою «невольную» встречу с советским посольским секретарём, тем более что он, как англичанин с большими связями в различных кругах и, вероятно даже в полиции, мог бы быть мне полезным в случае будущих неприятностей. Я немедленно отправился к нему, по счастливой случайности он был в это время в Лондоне и подробно рассказал ему о происшедшей встрече. Твердо объяснил моё решение никаких встреч и дел, на будущее, с секретарём посольства не иметь. О. Николай внимательно выслушал меня, одобрил мои действия, мой отказ о встречах и обещал никому ничего не рассказывать.

Тем не менее через некоторое время я косвенно узнал (через С.Н. Большакова, общего моего знакомого с о. Николаем), что о моей встрече с посольским секретарём в ресторане, о его предложении пересылать письма и о моём отказе стало известно в английских органах безопасности. Будто бы об этом запрашивала о. Гиббса английская тайная полиция. Все это рассказал Большакову сам о. Гиббс, вопреки данному мне обещанию молчать.

Как могла об этом узнать английская полиция? В зале ресторана, где происходил завтрак, никого из посторонних не было. Эванс и о. Иероним Киккотис вряд ли донесли (хотя?)- не вяжется это как-то с их «типом», да к тому же они не понимают по-русски. В соседней комнате, по крайней мере, в начале, кто-то был, но слышать оттуда без специальных аппаратов было невозможно. Может быть, за секретарём следили (этого исключить по тем временам было нельзя), заметили его встречу со мною, а затем обратились за справками к о. Гиббсу и он уже сам рассказал то, что узнал от меня. Думаю, что это наиболее вероятно. В таком случае я правильно сделал, что ничего не скрыл от о. Николая Гиббса.

Что касается меня, то происшедший случай вызвал во мне много мыслей и чувств. Я был недоволен и обеспокоен. Вопреки моему желанию меня влекут на путь, по которому я не желаю идти, отвлекают от моей церковной и богословской научной работы. Но вместе с тем я был поражён, какими связями обладает митрополит Николай в советском правительственном аппарате, и как охотно органы советского посольства исполняют его просьбы. Может быть, нельзя было обвинять митрополита Николая в том, что он хотел получить сведения о русском монашестве на Афоне, это даже его церковный долг, и никаких сведений, кроме чисто церковных, он от меня не требовал. Но всё же на меня произвела неприятное впечатление, та бесцеремонность, с какою он вовлекал меня в общение с советскими посольскими службами. Не справившись предварительно со мной, согласен ли я на такие действия, и не подвергает ли он тем самым меня опасности и риску в пересылке писем через сомнительные службы.

Впрочем, митрополит Николай, по-видимому, не отдавал себе отчёта во многих тонкостях и нюансах, и происходило это от недостаточного знания западной обстановки. Он не понимал, какой вред для патриаршей Церкви приносит общение с советскими посольствами.

Некоторое время спустя мне пришлось встретиться в Лондоне с о. Киккотисом в его книжном магазине. Он сам, прежде чем я заговорил с ним, начал просить у меня извинения: «Очень прошу простить меня, что я, сам, не желая того, стал причиною встречи Вашей с лицом, для Вас, может быть, нежелательным. Я сам не знал об этом, а то я предупредил бы Вас заранее. Но Эванс ничего мне не сказал, только в последний момент я узнал, что за завтраком будет ещё один человек. Я был уверен, что это тоже окажется английский пастор». «Да – ответил я, – одно дело встречаться с английскими пасторами, другое – со служащими советского посольства. С ними я не считаю возможным и нужным видеться».

По прошествии нескольких месяцев я получаю от Эванса письмо от 6 февраля 1952 года. Он был, очевидно, обеспокоен отсутствием каких-либо известий от меня со времени «ресторанного» свидания. В этом письме он спрашивал, не могу ли я приехать в Лондон и пишет что: « ...наш коллега (то есть посольский секретарь) очень желает повторить последний завтрак в менее поспешном темпе».

Что сам он (Эванс) был бы рад поговорить со мной и в заключение он просит меня указать дату моего возможного приезда в Лондон. На это письмо я ничего не ответил, и на этом наши отношения с Эвансом прекратились, дальнейших попыток встретиться со мною он не предпринимал. Гораздо позднее мне пришлось ещё раз с ним столкнуться на банкете в советском посольстве в Лондоне. В июле 1955 года. Этот банкет был устроен в честь приехавшей из СССР церковной делегации во главе с митрополитом Минским и белорусским Питиримом (Свиридовым) и именно поэтому я не счел возможным отклонить приглашение посольства. Это был единственный раз за всё время моего восьмилетнего пребывания в Англии, что я переступал его порог. Впрочем, надо отдать справедливость, что на этом банкете собралась самая почтенная компания. Здесь присутствовали: архиепископ Кентерберийский, экзарх Вселенского патриарха Афинагор и прочие лица. Уже к концу приёма митрополит Питирим, с которым я в это время сидел рядом на диване, указал мне на сидящего у стены человека с осоловелыми глазами и сказал мне: «Вот сегодня наш Эванс, видно, сильно подвыпил». Я всмотрелся в лицо человека и с удивлением узнал в нём моего старого знакомого, пастора Стэнли Эванса. Бедняжка! Гостеприимные «товарищи», видимо, переусердствовали и напоили неопытного Эванса почти до потери сознания. Это был последний раз, когда я его наблюдал. Несколько лет спустя, я прочитал в газетах, что Эванс погиб в автомобильной катастрофе.

Не знаю, стало ли митрополиту Николаю известно о моей встрече с посольским секретарём, но к Рождеству, я получил его письмо от 12 января 1952 года, в котором он благодарит меня за моё письмо от 24 августа 1951 года, и пишет: «...оно несколько осветило печальное положение наших иноков на Святой горе Афон, а также церковную обстановку в Англии. Мы будем рады, если и в дальнейшем Вы будете делиться с нами радостями и горестями Вашей жизни». Из выражения «несколько осветило» можно заключить, что митрополит Николай не был вполне удовлетворён моим письмом и ждал от меня больших подробностей (вероятно через того же секретаря).

Позднее, в таком же духе, было и письмо из Москвы (от 24 февраля 1953 года) от протоирея Владимира Елховского, лично мне тогда неизвестного. Он благодарил меня от имени митрополита Николая за информацию о положении русского монашества на Афоне и прибавляет, что митрополит Николай «горячо благодарит меня за любезное сообщение о нашем афонском монашестве и ожидает моих дальнейших сообщений». Он писал так же, «.. что митрополит озабочен и судьбой Оксфордского прихода и весьма заинтересовался моими трудами по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова ».

Всё это, конечно, свидетельствовало о живом интересе митрополита Николая к церковной жизни за границей и к афонскому монашеству в частности. Спрашивается только, почему митрополит Николай написал это не непосредственно ко мне, а через протоирея Елховского? Может быть, потому что полагал, что мне будет легче переписываться с ним как с менее заметным и политически не окрашенным лицом в определённый цвет, каким был в глазах западного мира митрополит Николай.

Глава 2

Таковы были в общих чертах мои отношения с митрополитом Николаем за период между 1951 и 1956 годами моей жизни в Оксфорде. Лично с ним встретиться и познакомиться мне пришлось только летом 1956 года, во время моей поездки в СССР, где я побывал впервые после 36-летнего перерыва. Группа паломников Западно-Европейского Экзархата, в состав которой входили архимандрит Дионисий Шамбо, Д.Д. Оболенский и Оливье Клеман, была приглашена Московской Патриархией посетить Советский Союз. В эту группу был включён и я. Мы пробыли в России от 9 до 16 августа, посетили Москву, Троице-Сергиеву Лавру, Владимир, Ленинград и Киев.

Это был, пожалуй, самый лучший, но короткий, период (может быть год) в жизни Русской Православной Церкви после революции, когда ослабел террор, возвращались лагерники, шла десталинизация, но Хрущёв ещё не захватил полноты власти и не было признаков нового нажима на , который выявился с новой силой в конце 50-х годов. Настроения в церковных кругах было оптимистическое и бодрое, говорили об открытии новых храмов, семинарий и т.д.

Патриарха мы в этот приезд не видели, он отдыхал в Одессе, но с митрополитом Николаем встречались и беседовали несколько раз. Он принял нас мило и ласково вскоре после нашего приезда в помещении Патриархии в Чистом переулке. Беседовал сначала со всеми вместе, а потом с каждым членом группы в отдельности. Живо интересовался церковной жизнью на Западе. Его пастырское сердце, видимо, было уязвлено печальным случаем с молодым иеромонахом англичанином Серафимом Робертсом, очень одарённым и подававшим большие надежды, но потом всё бросившим и женившимся. Митрополит Николай расспрашивал, как это могло случиться. Ещё более огорчало его дело протоирея Евграфа Ковалевского, которого он высоко ценил, и которому симпатизировал. «Нет ли надежды на его возвращения в нашу ?» – спрашивал он.

В частной беседе со мною мы много говорили об Афоне, и мне отрадно было встретить у митрополита Николая редкое у современных русских иерархов знание и понимание афонских дел. На его вопрос, чем конкретно мы можем сейчас помочь русскому монашеству, я ответил: «Добиться от греческого правительства разрешения на приезд из России десяти человек с целью стать монахами в Пантелеймоновском монастыре. Больше десяти для начала не надо просить, это может испугать греческие монастыри и гражданские власти, что менее всего желательно. Группе совсем маленькой, будет труднее ужиться, да они и не смогут обновить пришедшую в упадок монастырскую жизнь. Нам будет трудно отказать, так как наше требование допущение монахов из России освящено многовековой традицией, международными договорами, и греческому правительству будет не легко принять отрицательное решение, хотя оно, и будет пытаться это делать. Важно только действовать в рамках законов и через Вселенскую Патриархию».

Далее я развил свои мысли митрополиту Николаю и сказал, что: «Что было бы ошибкой возбуждать вопросы о пересмотре афонского Положения, имеющего силу закона, хотя он и во многом несправедлив. В это входит, что пришлось бы оспаривать юрисдикцию Константинопольской Патриархии, греческое подданство русских монахов и многое другое. Этими действиями мы только бы вооружили против себя как греческих афонских монахов, так и вообще общественное мнение, и в результате всё бы провалилось. Во всяком случае, греческое правительство нашло бы в наших притязаниях предлог для отказа допустить приезд монахов из России. Важно на сегодня одно: добиться приезда первой группы русских монахов, а иначе на Афоне русское монашество погибнет, после чего Пантелеймоновский монастырь перейдёт к грекам, после чего вернуть его назад будет не возможно».

Митрополит Николай вполне согласился со мною и подчеркнул, что оспаривать существующее Афонское законодательство, тем более юрисдикцию Вселенской Патриархии над русскими обителями на Афоне не следует: «Раз в старое время они были в ведении Вселенской Патриархии, то, как же мы можем требовать, чтобы теперь было иначе. Всё, к чему мы стремимся, это допущение русских монахов на Афон и это наша основная задача».

Я был рад такому пониманию и тонкое вникание в афонскую обстановку митрополитом Николаем было «редкостью». Ибо в предыдущем 1955 году, мне пришлось беседовать на ту же афонскую тему с находившимся тогда в Лондоне митрополитом Питиримом (см. выше). Я ему сказал приблизительно то же самое, но реакция его была совсем другая. Митрополит Питирим тогда резко прервал меня, ударил рукой по столу и с раздражением сказал: «Нет, это не так. Афонский вопрос обсуждался у нас в Синоде, и было постановлено требовать подчинения афонских русских обителей нашей юрисдикции!» «Но ведь это не возможно»,– возразил я тогда.

«Мы так постановили», – настаивал митрополит Питирим.

Видя, что с ним совершенно бесполезно спорить, я прекратил разговор, огорчённый мыслью, что наши иерархи по собственному незнанию дипломатии в этом вопросе и упрямству провалят дело русского монашества на Афоне.

Тем более сейчас мне было радостно удостовериться в широте взглядов и глубокому пониманию этой деликатной темы у митрополита Николая. Он был готов выслушивать мнения лиц, которые в силу собственного опыта знали обстановку на месте.

Мы встретились с митрополитом Николаем ещё раз, и он наградил меня крестом с украшениями. Такой крест носят обычно архимандриты, хотя у меня ещё не было даже обыкновенного золотого креста. «Это Вам от Святейшего Патриарха, я говорил с ним по телефону, он в Одессе. И не говорите, что это Вам не по сану (я был тогда иеромонахом), патриарх благословляет Вас, его носить». Любопытно, что когда через несколько дней мы посетили в Киеве в Покровском монастыре сестру Патриарха, матушку Ефросинию, она сделала мне замечание, что я ношу крест не по сану. Я объяснил ей, что это подарок и благословение самого Святейшего Патриарха, чему она была крайне удивлена.

Мы виделись с митрополитом Николаем ещё раз накануне отъезда на банкете в гостинице «Советская» (бывший «Яр»). Банкет устраивался в нашу честь. Уже наступил Успенский пост, к тому же была пятница. И угощение было строго постное, даже без рыбы, но очень обильное, разнообразное и изысканное. Митрополит Николай был милым, гостеприимным и заботливым хозяином. В своей речи он приветствовал каждого из нас, равно как и всю делегацию в целом как представительницу Западно-Европейского экзархата. Выступление его было строго церковным, никакой политики или даже намёка на «борьбу за мир». Меня он называл «наш милый афонец».

После столь долгого моего отсутствия в России, при первом посещении уже СССР, мне трудно было сразу наладить близкие отношения с лицами, которые говорили бы с вами откровенно, и вместе с тем были бы церковно осведомлены. Тем не менее и сейчас, по прошествии многих лет и в свете опыта дальнейших поездок, я продолжаю думать, что наши тогдашние впечатления были в общем верными: вела тогда относительно спокойную и сравнительно благополучную жизнь.

Скажу в заключение, что за всё наше пребывание в России в 1956 году мне не пришлось говорить с митрополитом Николаем о положении самой Церкви в СССР, сам он этого вопроса не касался, а я не спрашивал, и вообще наши встречи и беседы носили хотя и сердечный, но несколько поверхностный характер (кроме бесед об Афоне). То же самое могу сказать и о большинстве наших встреч и контактов во время поездки.

По возвращении моём в Англию моя переписка с митрополитом Николаем продолжилась и несколько даже участилась. Он отвечал на мои поздравления к пасхе и к рождеству, иногда даже довольно длинными и сердечно написанными письмами, интересовался афонскими делами и выражал мне признательность «за внимание и заботу, которые Вы уделяете вопросу о пополнении монастыря Великомученика Пантелеймона на Афоне русскими монахами» (письмо от 12 января 1957 года).

Я получил также от него письмо с благодарностью моего описания поездки в августе-сентябре 1957 года в Грецию и Константинополь. В этом письме я рассказывал митрополиту Николаю мой разговор с Вселенским Патриархом Афинагором о Финляндской Церкви. (Этот разговор был начат по его инициативе, так как моя поездка на Ближний Восток носила чисто учебно-богословский характер по изучению рукописей преподобного Симеона Нового Богослова , а, следовательно, я избегал какой-либо церковной инициативы, так как не был уполномочен на это Русской Церковью). Так вот, митрополит Николай от 31 декабря 1957 года отвечал: «Мне приятно, что Вселенский Патриарх Афинагор, удовлетворён разрешением вопроса о Финляндской Православной Церкви. Мы намерены и впредь проводить такую же линию при разрешении подобных вопросов, ожидаем, что и по отношению к нам будет проявлено благорасположение, в частности, разрешён вопрос, по которому до сих пор не имеем от Константинополя ответа. Мы примем во внимание Ваши советы, вызванные заботой о благе нашей Святой Церкви».

Наша переписка с митрополитом Николаем была интересной и разносторонней. Живой и благожелательный интерес он проявлял и к моей работе по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова . Дело в том, что в Москве в Историческом музее находится одна из наиболее ценных рукописей «Огласительных слов» преподобного Симеона Нового Богослова. А без нее критическое издание греческого текста было не мыслимо. Я много лет (1952–1956) всеми способами пытался получить микрофильмы или фотокопию этой рукописи, но все попытки, в том числе и через британское посольство в Москве, оставались тщетными. Исторический музей или не отвечал на мои письма или сообщал, что рукопись находится в таком состоянии, что фотографировать её технически невозможно. Впоследствии я убедился, что это была не правда, а чистый предлог и отговорки. Во время пребывания моего в Москве в августе 1956 года я лично посетил рукописный отдел Исторического музея, убедился, что рукопись находится во вполне удовлетворительном состоянии и что отмалчивания или отказы дирекции Исторического музея объясняются фактом, что в нём нет установки для микрофильмирования рукописей, в чём музей стеснялся признаться. Единственная возможность была фотографирование обычным аппаратом, он в музее имелся, но ввиду объёма самой рукописи (около 200 листов) это обошлось бы очень дорого.

Я обратился к митрополиту Николаю с просьбой помочь мне в получении фотокопий, и он обещал мне в содействии. И вправду, через восемь месяцев в марте 1957 года, я получил в Оксфорде прекрасные фотоснимки нужной мне рукописи, за что глубоко благодарен митрополиту Николаю. Он сделал возможным окончание моей работы.

Интересно, что впоследствии один из критиков и недоброжелателей митрополита Николая, говорил мне, когда я ему рассказывал о замечательной помощи в деле получения фотоснимков рукописи: «Вы думаете, митрополит Николай помог Вам? Ошибаетесь, он всегда только обещает и потом ничего не делает. Ваше дело так и тянулось бы без конца, если бы не один из молодых сотрудников Патриархии, питомец Московской Духовной академии, из простого желания Вам помочь не взялся по своей инициативе за дело. Он сам бегал в Исторический музей, хлопотал и в результате всё устроил». Мне показалось такое суждение просто не серьёзным и несправедливым. Вполне допускаю, что митрополит Николай поручил практическую сторону дела молодому человеку (что логично), нельзя же требовать от митрополита, чтобы он сам бегал в музей и делал фотокопии. Но была и другая сторона дела, а именно финансовая, в разрешении которой я ещё более обязан митрополиту Николаю. За исполнение фотокопий мне назвали фантастическую сумму в 20 000 тогдашних рублей (около 2000 долларов), которыми я не обладал. И необходимо было особое постановление Священного Синода для её ассигнования. Митрополит Николай сделал все возможное, и такая сумма была выделена.

Пришлось мне иметь дело с митрополитом Николаем и в вопросе посылки на богословские и ученые конгрессы русских богословов из Духовной Академии, бывшей России. Главным образом на съезды патрологов в Оксфорде, которые проходили в 1955 и 1959 годы и на съезд византологов в Мюнхене в 1958 году. Помню, как я неоднократно писал митрополиту Николаю, какое значение имело бы для богословов общение с представителями западной науки и как это повысило бы уважение к Русской Церкви на Западе. Со своей стороны я обращался с просьбой к организаторам съезда патрологов доктору Кроссу, к епископу Михаилу (Чубу) и к проф. Н.Д. Успенскому о приглашении Московской и Ленинградской академий коллективно, но и отдельным богословам в частности. Большого успеха я не добился. В результате на съезд патрологов в 1955 году были присланы от Ленинградской Духовной Академии профессора Л.Н. Парийский и Зборовский, которые не знали ни одного иностранного языка. В результате чего они не могли активно участвовать в работе съезда. Более того, к сожалению, не приехал епископ Михаил (Чуб), теперешний епископ Воронежский и Липецкий, хорошо знающий европейские языки и много работавший над творениями Мефодия Олимпского. Он был наиболее подходящий для участия в съезде, желавший приехать и персонально приглашённый... но на съезд он не прибыл. Почему? Это меня огорчало и приводило в недоумение: как митрополит Николай со своим умом и пониманием дел не сознает, что участие епископа Михаила в съезде патрологов справедливо и полезно для Церкви! Возможно, что на приезд делегации в таком составе повлияли другие факторы, не зависящие от митрополита Николая. Об этом я мог только домысливать позже.

Дело в том, что ещё за два месяца до съезда на одном из приёмов, устроенных в честь прибывшей в Англию делегации во главе с митрополитом Питиримом, я встретился случайно с одним человеком. Это был некто Тихвинский, советник советского посольства в Лондоне. Приём, на который я был приглашен, устраивался англиканцами и происходил не в здании советского посольства. Узнав, что я русский он сам подошёл ко мне и завел разговор. Это был довольно развязный господин, совершенно невежественный во всём, что касается Церкви и религии. (Более того, впоследствии, я прочитал в газетах, что он был выслан из Америки и его перевели на «работу» в Лондон за действия не совместимые со званием дипломата.) В разговоре со мной он задал мне вопрос, какое впечатление производит на англичан прибывшая церковная делегация. Я, конечно, дал о ней самый лучший отзыв и, воспользовавшись, случаем, стал рассказывать о предстоящем съезде патрологов. Говорил ему о важности присутствия представителей наших Духовных Академий и как это подымет престиж Русской Церкви в Англии, и тем самым... «Советского Союза». Последнее, я сказал специально для «красного словца» понимая с кем, имею дело, чтобы заинтересовать Тихвинского. Мне долго пришлось ему толковать, что такое патрология и прочие тонкости, которые он с трудом понимал. Потом он вдруг спросил: – «А какое всё это имеет отношение к новому догмату об обожествлении девы Марии?» (видимо он имел в виду римско-католический догмат об Успении, недавно провозглашённый Папой).

– «Никакого, – ответил я. – То римско-католический догмат, а это учёный съезд богословов разных вероисповеданий». Тихвинский после этого явно успокоился. Дело в том, что отношения советской власти к Ватикану в то время было крайне враждебным.

– «А Вы считаете, что наши богословы окажутся на том же уровне, как и западные?»

Тут я немножко «покривил душой» и ответил, что в общем, да (хотя, честно говоря, был далеко не уверен).

– «А от кого зависит присылка богословов? – спросил советник Тихвинский.

– «От Московской Патриархии, конечно. Но если бы советское посольство в Лондоне написало бы в Москву, что подобный приезд и участие в съезде желательно, то, безусловно, дело было бы сильно облегчено».

– «Хорошо, – сказал Тихвинский. – Постараемся это устроить».

Повлияло ли это на ход событий и состав приглашённых, решительно утверждать трудно; вероятно в известной степени, да. Жаль только, что отсутствовал епископ Михаил (Чуб). Поэтому, когда я встретился с ним в 1958 году в Лондоне, где он совместно с тем же митрополитом Питиримом представлял Русскую на Ламбертской конференции, я спросил его, почему он не приехал на съезд патрологов и сказал ему как я был огорчён. Разговор наш происходил наедине в комнате гостиницы «Сен-Джеймс», где он остановился.

– «Меня не пустил митрополит Николай»,– сказал он.

– «Почему» – удивился я.

Епископ Михаил пугливо (вероятно по привычке), оглянулся по сторонам, отодвинул свой стул в центр комнаты, как бы опасаясь скрытых в стенах микрофонов, и начал мне говорить вполголоса:

– «Прошу только, никому не рассказывайте то, что я Вам скажу. Митрополит Николай при всех своих несомненных достоинствах и талантах имеете одну ахиллесову пяту, которая всё портит. Это его чрезмерное тщеславие! Желание быть всегда не только первым, но единственным. Посмотрите в ЖМП, там печатаются только его проповеди , они талантливые, но разве нет в Русской Церкви других хороших проповедников? Так и на всех съездах и конференциях. Он хочет всюду фигурировать один! А так как он всё же сознаёт, что для съезда патрологов его личная кандидатура не подходит, то предпочитает, чтобы никого не было, а меня особенно. Он меня буквально не пустил!»

Я был поражён. Конечно, архиепископ Михаил – человек довольно субъективный и несдержанный на язык, но правдивый и благородный. Характеристику его я не мог вполне отвергнуть, самое большее он преувеличивал. Впрочем, и он признавал за митрополитом Николаем большие достоинства.

Любопытно, что много лет спустя я прочитал в №4 журнала «Наука и религия» за 1969 год воспоминания известного ренегата, бывшего священника Осипова, под названием «Мои архиереи»,– воспоминания эти написаны были без любви и в безбожном духе. Были соблюдены некоторые приличия и минимальная объективность. И когда он в своих писаниях вспоминает митрополита Николая, то отмечает в нём ту же черту чрезмерного тщеславия и почти буквально повторяет, а этом отношении мнение архиепископа Михаила (Чуба).

Довольно неожиданно в начале февраля 1957 года я получил письмо от нашего Экзарха, архиепископа Николая (Ерёмина). Он мне сообщал, что «По представлению Высокопреосвященного митрополита Николая, в воздаяние за Ваше учёно-богословские труды, резолюцией Его Святейшего Патриарха Алексия от 25 января 1957 года Вы награждаетесь саном архимандрита».

Это было " довольно неожиданно» для меня! Так как в награждении меня архимандричьим крестом за полгода до этого в Москве уже, можно было, усмотреть намёк на желание Патриархии возвести меня в сан архимандрита. Но всё же это было неожиданностью для меня. Я об этом не думал, а главное, принято было сначала возводить в сан игумена, а потом только в архимандриты. (Патриархия же сразу возводила меня в более высокий сан, минуя промежуточный «этап».) И далее, в моём случае инициатива принадлежала всецело митрополиту Николаю, хотя право награждать саном архимандрита в нашем Экзархате принадлежала в то время только самому Патриарху, было бы более обычно, чтобы представление об этом исходило от Экзарха. Но Экзарх до получения указа Патриарха не был даже осведомлён об этом неожиданном шаге митрополита Николая.

Иначе обстояло дело с моей епископской хиротонией. Инициатива здесь принадлежала нашему Экзарху, архиепископу Николаю (Ерёмину). Он после разговора со мною в конце 1957 года обратился в Патриархию с просьбой о назначении меня своим викарным епископом во Франции. Какая в точности была позиция митрополита Николая в этом вопросе, мне не известно. Быть может даже, что Экзарх с ним предварительно советовался, хотя вряд ли. Можно думать, что митрополит Николай поддержал ходатайство Экзарха после того, как в апреле 1958 года Францию посетила негласная ревизионная комиссия от Патриархии. Официально она называлась «группа паломников», в её составе были протоирей Статов и А.С. Буевский (секретарь митрополита Николая и его помощник по Отделу внешних церковных сношений). С этой «комиссией» я встречался в Париже в один из моих приездов из Оксфорда.

Как бы то ни было, 26 мая 1958 года последовал указ о назначении меня вторым викарием Экзарха в Западной Европе, с пребыванием во Франции (первым был епископ Антоний (Блум), теперешний Экзарх).

В своём препроводительном письме (от 10 июля 1958 года), пересылая мне указ, митрополит Николай поздравлял меня с «призванием на великое архипастырское служение». Хиротония моя состоялась в Лондоне 14 июля 1959 года с некоторым запозданием из-за необходимости уладить трудности с получением французской визы.

Эти трудности огорчали митрополита Николая. Его искренне заботила мысль о моём «местопребывании, где удобно было бы Вам совмещать архипастырскую деятельность с научными занятиями», так он писал мне в письме от 9 марта 1959 года.

Выход был найден и в ноябре 1959 года я переехал на жительство в Париж.

Теперь, хочу рассказать, как происходило моё назначение епископом Брюссельским и Бельгийским. Инициатива этого назначения, после кончины митрополита Александра (Немеловского) в Брюсселе 11 апреля 1960 года, в сильной степени принадлежала нашему Экзарху – архиепископу Николаю. Но она даже вызвала некоторое противление со стороны митрополита Николая, который желал назначить на брюссельскую кафедру своего старого знакомого, (он ему покровительствовал) венского архимандрита Арсения (Шиловского). Экзарх, ездивший в Брюссель на похороны митрополита Александра и ещё вторично для ознакомления с положением и настроениями тамошней паствы, сознавал, что всякое промедление с нахождением и назначением заместителя почившего митрополита Александра (Немеловского) может иметь опасные последствия. Это было связано с многочисленными посягательствами раскольников на наш брюссельский храм Святителя Николая.

Экзарх знал также, что верующие просили, его о назначении к ним именно меня, и в связи с этим был очень обеспокоен, что Патриархия медлила с решением и ничего не отвечала на его ходатайство. И когда А.С. Буевский позвонил к нему по какому-то делу, он начал спрашивать его, почему замедляется моё назначение, говорил и объяснял как это опасно для церковного положения в Бельгии.

Буевский вдруг ответил: «Да, конечно, владыка Василий вполне достойный и подходящий кандидат, но знаете, что имеются и другие кандидаты на брюссельскую кафедру».

– «Какие?» – спросил Экзарх.

– «Да вот, например, архимандрит Арсений».

– «А Вы знаете, какой у него паспорт?» – продолжал Экзарх.

– «Нет» – ответил Буевский.

– «Советский! Это совершенно неприемлемо для брюссельских прихожан. Смотрите, Вы провалите всё, если будете медлить и не назначите владыку Василия».

– «Как хорошо, что Вы нам это сказали, мы это примем во внимание».

Так закончился этот телефонный разговор с Москвой, и действительно, Указом Священного Синода от 31 мая 1960 года я был назначен епископом Брюссельским и Бельгийским. И одновременно Брюссельско-Бельгийская епархия включилась в состав Западно-Европейского Экзархата. Вскоре я переехал в Брюссель.

Интересно отметить, что копия Указа была подписана архимандритом Николаем (Ротовым), будущим митрополитом Ленинградским. Тогда он был управляющим делами Патриархии (и заместитель митрополита Николая по Отделу внешних церковных сношений). О встречах и долгих беседах с ним я расскажу отдельно.

Глава 3

До сих пор мои письменные сношения и личная встреча с митрополитом Николаем в 1956 году носили преимущественно деловой и скорее поверхностный характер. Так что если бы дело ограничилось только этим, я, может быть, не стал бы писать этих воспоминаний.

В июле 1960 года, во время моей поездки в Москву, мне пришлось ближе встретиться с митрополитом Николаем и беседовать с ним с полной взаимной откровенностью. Это было время начала нового «хрущёвского» гонения на , о котором на Западе было ещё мало известно. Знали только о ренегатстве Осипова, об отлучении его от Церкви в декабре 1959 года, о смелой речи Патриарха в феврале 1960 года и о последующей вскоре за ней отставке Карпова. Всё это и в особенности отставка Карпова, о котором сложилось мнение как о человеке сравнительно хорошо относящемся к Церкви – вызывало тревогу. Но в реальности масштабов, силу и размеры гонений никто не представлял.

Более того, всех нас как громом поразила внезапность и непонятность отставки (21 июня 1960 года) митрополита Николая от должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений и замена его на этой должности на архимандрита Никодима (Ротова). Положение митрополита Николая на должности главы «иностранного» Отдела казалось настолько прочным, деятельность его в этой области была всецело в русле и линии политики Советского Правительства, а известность его за границей столь велика, что отставка его выглядела совершенно необъяснимой. Что-то важное происходит в стране, решили все, но что именно, было неясно. Вероятно, плохое!

Прошло менее месяца после отставки митрополита Николая, и в этой тревожной атмосфере, полной неопределённости, я отбыл 16 июля самолётом в Москву по приглашению Патриархии. В аэропорту я был встречен епископом Никодимом, как всегда, любезным и приветливым, с которым я познакомился немного более месяца до этого в Англии, куда он приезжал ещё архимандритом во главе монашеской делегации по приглашению англиканских монахов. Разумеется, он тогда даже и намёком не говорил о предстоящем уходе митрополита Николая и о своём назначении на его место.

Может быть, он даже этого и не знал?

На следующий день по приезде, в канун праздника преподобного Сергия, я начал выяснять возможности встретиться с митрополитом Николаем. У меня было к нему поручение от нашего Экзарха, да и сам я очень хотел его видеть.

Мне было сказано сопровождавшим меня протоиреем Матфеем Стаднюком, что митрополит Николай будет на празднике в Лавре, там его легче всего будет видеть, и что встречу с ним лучше всего сможет устроить наместник Лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), нынешний епископ Саратовский и Волгоградский.

В Лавру мы прибыли на машине в самый день праздника (5/18 июля), за час до начала литургии. В монастырской гостинице нас встретил архимандрит Пимен. Я сразу сказал ему, что мне нужно встретиться и поговорить с митрополитом Николаем. Как это лучше устроить?

– «Хорошо, – сказал архимандрит Пимен, – это не трудно. Вы сейчас пойдёте в палаты (какие, точно не помню), туда придёт и митрополит Николай облачаться. Там Вы с ним и поговорите. А Патриарх придёт попозже».

Так и произошло. Меня провели в «палаты» и оставили одного. Через несколько минут пришёл и митрополит Николай. Никого кроме нас в «палатах» не было. Я сразу, не теряя времени (так как не знал, сколько времени мы останемся наедине), обратился к митрополиту Николаю: «Приветствую Вас от лица нашего Экзарха и от всего нашего Западно-Европейского Экзархата и хочу Вам сказать, как мы все были глубоко огорчены Вашей отставкой. Мы все надеемся, что она будет только временной!»

– «Да, – ответил митрополит Николай, – меня уволили так и так ...!"

И при этих словах он сделал два энергичных жеста правой рукой со сжатыми кулаками, сверху вниз, как бы наискось перед собою, будто бы рубил сплеча, (что он хотел выразить этим жестом мне до сих пор не совсем ясно). Вероятно, что его добивали со всех сторон.

– «Почему, – изумлённо спросил я, – как это случилось?»

– «Это не от Церкви. Между мною и Патриархом ничего не произошло. У меня с ним были остались самые лучшие отношения. Это от гражданских властей . Вы, наверное, слышали, что у нас за последнее время очень усилилась антирелигиозная пропаганда. Я с этим боролся в своих проповедях. Не в тех, конечно, которые печатались в ЖМП, а в церквах. А народ мои проповеди слушает и любит... именно это и было неприемлемо для наших сегодняшних властей. Им нужны архиереи, которые молчат и торжественно служат. А те, которые проповедуют и борются с безбожием, им не выносимы и не понятны. Вот меня и убрали! Конечно, внешне всё произошло по порядку, я уволен Синодом по собственному прошению, но я вынужден был его подать».

– «Но Владыко, – заметил я, – тогда было бы естественнее уволить Вас от должности митрополита Крутицкого, а оставить Вас на должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений. Тем более что Ваша деятельность в пользу мира была широко известна во всём свете и, вероятно, ценилась Советским правительством. Странно в таком случае, что поступили наоборот, оставили митрополитом Крутицким, а уволили из Внешнего отдела».

– «У нас, как Вы знаете, – ответил митрополит Николай, – переменилось чиноначалие (намек на замену Карпова Куроедовым). Оно не знает хорошо моей деятельности в пользу Мира и потому не ценит её. А уволить меня от должности митрополита Крутицкого они не могли. Это не в их силах. Да и Синод на это никогда не пойдёт».

(Дальнейшее показало, как ошибался митрополит Николай в этом отношении. Видно, что он не предвидел всего, что его ожидало в будущем).

Я спросил ещё митрополита Николая о нашумевшей речи Патриарха Алексия на заседании «Советского Комитета защиты Мира».

– «Эту речь составил я, – ответил мне митрополит Николай, – Патриарх только её прочитал. А Вы знаете, что произошло потом? Когда Патриарх закончил читать речь, в зале раздались два-три жидких хлопка, а вслед за тем один за другим поднялись представители «общественности» и начали громить Патриарха... Вы хотите нас уверить, что вся русская культура создана , что мы ей всем обязаны, но это неправда и т.д. Произошёл целый скандал».

Далее я передал митрополиту Николаю приглашение нашего Экзарха приехать во Францию, посетить наш Экзархат. «Это очень укрепит положение нашей Церкви во Франции» (добавил я). Насколько мне было известно, сама мысль о подобной поездке, по приглашению Экзарха исходила непосредственно от самого митрополита Николая (это была его идея), а может быть и его московских друзей. Они писали об этом в Париж нашему Экзарху, митрополиту Николаю (Ерёмину) с намёком, что такое приглашение, а тем более поездка во Францию укрепит положение митрополита Николая. Каковы были истинные намерения митрополита Николая, в то не простое для него время, трудно сказать. Но не думаю, что у него было намерение остаться во Франции, и стать «невозвращенцем». Как мы видели, в это время он ещё не предвидел, что его могут «уйти на покой», и скорее думал, что его «опала» временная.

Митрополит Николай явно заинтересовался переданным мною приглашением и попросил меня поговорить об этом с Патриархом. Я ответил, что у меня уже есть к нему письмо-приглашение от нашего Экзарха на поездку во Францию.

– «Это хорошо, – заметил митрополит Николай, – но было бы также хорошо, если бы Вы заговорили об этом приглашении в присутствии Куроедова, развили бы перед ним важность моего посещения Франции. Вы увидите его сегодня за обедом. Вы ведь туда приглашены, будет там и Патриарх».

– «А что за личность Куроедов?» – полюбопытствовал я.

– «Мы в нём ещё не успели разобраться»,– дипломатически ответил митрополит Николай.

– «А как нужно объяснять за границей причины Вашей отставки?» – спросил я.

– «Скажите, что уволен по неизвестным причинам. Во всяком случае, не по состоянию здоровья. Опровергайте это. В прошлом я, правда, болел, но сейчас я чувствую себя физически лучше, чем уже много лет. Но о настоящей причине моего увольнения также не говорите. Сообщите также о моём уходе архимандриту Арсению (Шиловскому) в Вене и протоирею Феризу Берки в Будапеште. Им тоже скажите «по неизвестным причинам». (Архимандрит Арсений и протоирей Берки были тогда в непосредственном ведении митрополита Николая.)

В это время вошёл Патриарх Алексий, и наш откровенный разговор с митрополитом Николаем прекратился.

Я передал Патриарху письмо Экзарха и устно подтвердил приглашение митрополиту Николаю посетить наш Экзархат во Франции. А митрополит Николай попросил Патриарха заговорить об этом за обедом в присутствии Куроедова. Патриарх согласился, но по виду его можно было усмотреть, что он довольно скептически думает об успешности нашего проекта. Не буду рассказывать о моём разговоре с Патриархом, так как непосредственно он не касался митрополита Николая.

Праздничную литургию в Троицком соборе Патриарх служил с митрополитом Николаем и мною. Другие архиереи (а их приехало на праздник восемнадцать) служили в других церквах Лавры. К обеду у Патриарха были приглашены сослуживавшие с ним литургию и наиболее «важные» из гостей; всего человек десять-пятнадцать. Остальные обедали вместе с монахами в монастырской трапезе. Патриарх сидел во главе стола, по правую руку от него, сидел митрополит Николай, а по левую – Куроедов. Непосредственно ниже митрополита Николая сидел я, и ещё несколько ниже сидели епископ Подольский Никодим (Ротов) и помощник Куроедова – П.В. Макарцев.

Куроедова я увидел впервые. Это был брюнет под 50 лет, средней интеллигентности на вид, державший себя с апломбом, но без нахальства или грубости. От времени до времени он разговаривал в довольно любезном тоне с Патриархом, и тот отвечал приблизительно также. Меня чрезвычайно поразило, что Куроедов, обращаясь к Патриарху, называет его не «Ваше Святейшество», а просто «Алексей Владимирович».

Но что произвело на меня самое сильное впечатление, так это то, что Куроедов и митрополит Николай, хотя и сидели друг против друга, не только не обменялись за все время обеда ни одним словом, но даже избегали смотреть один на другого. Митрополит Николай сидел почти всё время, насупившись и молча, смотрел как-то вниз, не прямо перед собою, а всё время наискось в сторону Патриарха. Куроедов и митрополит Николай производили впечатление рассорившихся между собою людей, которых случай заставил встретиться, и которые избегают смотреть друг на друга (тем более разговаривать).

И вот во время обеда Патриарх сказал Куроедову: «Мне пишет из Парижа наш Экзарх, что приглашает митрополита Николая посетить Западный Экзархат и что этот визит будет очень полезен для нашей Церкви во Франции».

– «А чем, полезен? Мне это не совсем понятно» – спросил Куроедов.

Патриарх попросил меня объяснить это.

– «Во первых, Митрополит Николай, – (так стал я исполнять это трудное поручение, ибо на самом деле, кроме желания помочь и поддержать митрополита Николая, других веских причин для его поездки во Францию не было)- крупная и всемирно известная личность. И как иерарх Русской Церкви, и как борец за мир, его приезд во Францию сразу увеличит и укрепит престиж Русской Церкви на Западе. Отразит нападение враждебных нам юрисдикций, в особенности карловчан. А, кроме того, митрополит Николай своей личностью и своим красноречием привлечёт к нам многих».

Куроедов задумался.

– «А всё же мне не ясно, почему поездка митрополита Николая стала нужна именно сейчас»,– заметил он.

– «Нет, она и раньше была нужна, – ответил я, – но тогда у митрополита Николая не было времени».

Куроедов ничего не ответил и разговор о поездке прекратился. Митрополит Николай во время всего разговора напряжённо молчал.

Уже после обеда, когда мы гуляли по коридорам патриарших покоев, ко мне подошёл Макарцев, и дружественно-любезным тоном обратился ко мне.

– «Владыко Василий, как мы рады Вас видеть, мы так много о Вас слышали!»

Начался разговор и скоро, как это у меня всегда бывало с Макарцевым, перешедший в спор. Он начал утверждать, что они не новые Победоносцевы и не хотят вмешиваться в жизнь Церкви.

– «Вот что, – сказал внезапно Макарцев,– здесь нам нет времени подробно всё обсудить, да и неудобно. Заходите к нам в Совет (по делам Религий), мы там с Вами обо всём побеседуем и лучше познакомимся. Будем Вам очень рады. Всегда готов Вас принять, укажите, когда Вам удобнее».

Я ответил уклончиво, что пока не знаю найду ли время его посетить. Да и не вижу в этом особенной необходимости, раз отделена в СССР от государства, то и дела церковные не должны его особенно волновать тоже. Макарцев очень настойчиво зазывал, но я также настойчиво уклонялся, и разошлись мы на том, что я подумаю и тогда ему сообщу. Мне хотелось прежде посоветоваться с митрополитом Николаем и удалось его поймать на минутку. Я рассказал ему о настойчивом приглашении Макарцева и спросил, нужно ли идти на это.

– «А почему же нет?» – живо ответил митрополит Николай. – Плохого от этой встречи произойти ничего не может, а польза, может быть, и получиться. Принимайте приглашение и идите». Я вдруг, почувствовал, как по-разному (во многом) мы смотрим на одни и те же вещи, но по уважению и доверию к митрополиту Николаю решил исполнить его совет. После этого я сказал Макарцеву о своём согласии, и мы условились, что я буду у него в Совете, в пятницу 22 июля в три часа дня. Но эта встреча, как мы увидим ниже, так и не состоялась.

В четверг 8/21 июля был праздник Казанской Божией матери, очень торжественно празднуемый в Москве. Всенощную накануне в Патриаршем соборе служили Патриархи Московский Алексий и Грузинский Ефрем. Сослужил митрополит Николай и другие архиереи, в том числе и я. В конце всенощной митрополит Николай обратился ко мне с лукавой, но милой улыбкой и сказал: «Вы епископ?» «Да»,– отвечаю я.

– «Вы епископ?» – с какой- то настойчивостью повторяет митрополит Николай.

– «Да»,– снова отвечаю я.

– «Так Вы ничего ещё не знаете? Завтра узнаете. Сегодня я ничего не могу Вам сказать».

Я догадался, что решено было, возвести меня в сан Архиепископа, но промолчал, и ничего не ответил митрополиту Николаю.

На следующий день перед началом торжественной литургии с участием двух Патриархов сослуживавшие им архиереи собрались в алтаре Патриаршего Собора, чтобы облачаться там во время чтения часов. Патриарх Алексий должен был прийти немного позднее, а Патриарх Грузинский должен был облачаться посреди церкви.

Я прибыл в алтарь ещё до начала часов, вскоре прибыл туда и митрополит Николай.

Мы стояли рядом, и у нас неожиданно, начался интереснейший разговор о положении Церкви в современной России. Через некоторое время к нам подошли иподиаконы и начали нас облачать, но митрополит Николай продолжал разговор, нисколько не стесняясь их присутствием. Впрочем, они скоро ушли, закончив наше облачение.

Наш разговор с митрополитом Николаем начался с того, что я спросил его, правда ли, что на Пасху этого года в Киеве во Владимирском соборе во время заутрени комсомольцы мешали богослужению. Прерывали его хулиганскими выкриками и прочими безобразными действиями (дело в том, что я об этом, прочёл в заграничных газетах).

– «Не только в Киеве – ответил митрополит Николай, – но по всей стране на Пасху прокатилась волна грубейших и безобразнейших антирелигиозных демонстраций. Мне даже неловко описывать их, особенно здесь, в церкви, но я всё-таки скажу, чтобы Вы знали правду. В одном из городов на Украине, во время службы, в церковь ворвалась толпа молодых людей, они несли на руках обнажённую девушку. Толпа направилась к алтарю и пыталась через царские врата войти в него и положить девушку на престол. Конечно, это им не удалось, верующие вмешались и помешали, произошла общая драка в церкви и свалка».

– «Но как же реагирует на это Патриархия? – спросил я, – протестует ли она? И что делает милиция, ведь она обязана по закону не допускать таких безобразий?»

– «Патриархия делает что может, но без больших результатов. Каждый раз, как нам становиться известно о таких бесчинствах во время богослужений, а об этом нам сообщают с мест наши архиереи и духовенство или даже верующие миряне, мы протестуем и жалуемся Совету по делам Православной Церкви, на подобные безобразия. Просим принять меры против виновных и против повторения подобных случаев. Обыкновенно через несколько месяцев, приходит ответ, что расследование не подтвердило содержания нашей жалобы и что, следовательно, она неосновательна. Что же касается милиции, то она в подобных случаях просто исчезает и появляется только по окончании бесчинств».

Мне было интересно продолжить начатый разговор, понять из первых уст о том, что же происходит сейчас в стране с положением Церкви и верующими.

– «А правда ли, как я слыхал, что за последние шесть месяцев было закрыто свыше 500 церквей? И каким образом они закрываются? Ведь по закону для закрытия храма нужно согласие верующих?» – спросил я.

– «Да, это правда, – продолжал митрополит Николай, – А ведь способов то закрыть церковь много. Вот, например, более мирный и якобы законный. В какой-нибудь церкви служит священник, ревностный и хороший. Он проповедует, устраивает крестные ходы и...»

– «То есть проповедует против безбожия? – прервал я митрополита.

– «Нет, что Вы, просто проповедует. Другие то просто испугались и перестали проповедовать, а он ещё продолжает».

– «А разве крестные ходы запрещены?» – удивился я.

– «Почему же. Они разрешены, вокруг храма два раза в год. На Пасху и в храмовой праздник. Так вот, представьте, что этот священник продолжает читать проповеди и чаще устраивает крестные ходы. В результате, уполномоченный снимает его с регистрации или требует перевода в другой приход под угрозой снятия его с регистрации. Архиерей вынужден подчиниться, и назначает на приход другого священника. Но уполномоченный продолжает упорно отказывать в регистрации, нового священника, под разными предлогами, которого архиерей пытается назначить на этот приход. В результате в храме свыше шести месяцев не совершается богослужение, и власти закрывают храм как не действующий!»

Я был потрясён услышанным и просил митрополита Николая продолжить свой рассказ.

– «Могу Вам привести и более резкие способы закрытия храма. В один назначенный властями день, обыкновенно в воскресенье после окончания богослужения, когда народ уже разошёлся, около храма собирается толпа в несколько сот человек. Всё это коммунисты, комсомольцы и весь так называемый актив . Они вооружены соответствующими инструментами, и в течение нескольких часов физически разрушают и уничтожают храм! А церковную утварь, книги, облачения, иконы – грузят на грузовики и увозят в неизвестном направлении».

– «Но это, вероятно, может происходить только в деревнях?– спросил я, совершенно убитый рассказом владыки Николая.

– «Почему же только в деревнях. Это происходит даже в сравнительно больших городах», – ответил митрополит Николай.

Далее я спросил его, что он думает о недавнем осуждении на три года тюрьмы архиепископа Казанского Иова (Кресовича) и справедливы ли предъявленные ему обвинения в финансовых злоупотреблениях, сокрытии доходов в целях неуплаты налогов и т.д. Об осуждении архиепископа Иова мы читали в газетах ещё за границей, а во время моего пребывания в Москве в газете «Советская Россия» появилась большая статья с резкими нападками на него и с описанием суда над ним.

– «Поверьте мне, что все эти финансовые обвинения, – ответил митрополит Николай, – неверны или, во всяком случае, неверны на восемьдесят процентов. Истинная подоплёка дела с архиепископом Иовом не в этом. Он был деятельным архиереем, проповедовал, ездил по приходам, боролся с безбожием, противился закрытию приходов. Это, конечно, не понравилось гражданским властям, его решили убрать, но так как прямо обвинить его, за его церковную работу, было не удобно, то против него выдвинули обвинение в неуплате налогов. Дело в том, что у нас архиереи получают определённое содержание (скажем 5000 рублей в месяц) и, кроме того, на расходы по представительству (примерно 10 000 рублей). Это расходы на передвижение, оплата секретаря, машины и т.д. Повсеместно принято, что в финансовую инспекцию делается заявление только о содержании (жалования) и по нему уплачивается налог, а о суммах на представительство ничего не заявляется и налогом они совсем не облагаются. Это повсюду принято, уже давно существует и об этом прекрасно известно правительству. Никогда с их стороны не было никаких возражений. Так поступал и архиепископ Иов. И вот однажды, совершенно неожиданно он был арестован и предан суду за злостное сокрытие от финансовой инспекции своих «получений на представительство». Но ведь в этом можно обвинить всех архиереев, в том числе и меня. Более того, когда против кого-нибудь имеется обвинение, что он скрывает свои доходы, его никогда сразу не предают суду. Но вызывают сначала к фининспектору на объяснение, и если обвинение оказывается правильным, дают возможность в известный срок уплатить требуемую сумму и только в случае отказа привлекают к суду. А в данном случае архиепископ Иов был сразу предан суду, и хотя его сыновья-инженеры внесли за него требуемый налог, он был осуждён на три года. Это не слыханная мера наказания в налоговых делах. Обвиняли его также в неправильной отчётности, но самое большее, что можно сказать, – что отчётность велась небрежно, но злоупотреблений конечно не было. Вообще весь суд велся в безобразной и дикой обстановке. В газетах началась травля с полным искажением того, что происходило на процессе. Всё это дело, было затеяно с явной целью, запугать других архиереев, чтобы они сидели смирно и не боролись с безбожием. И кстати, против каждого из нас, может быть возбуждено подобное дело».

Я спросил митрополита Николая, можно ли и нужно ли сделать известным за границей то, что он мне рассказал. Митрополит Николай задумался на минуту (видно было, что мой вопрос его встревожил).

– «Да, – сказал он, наконец, – можно и даже полезно. Но без всех подробностей и без упоминания моего имени. И может быть лучше, что не от Вашего лица, а то будет легко догадаться. А вот молодёжи, которая приехала с Вами из Франции, ей лучше ничего не рассказывать. Зачем смущать и соблазнять молодые

Митрополит Николай имел в виду группу молодёжи нашего Экзархата, которая приехала по приглашению Патриархии одновременно со мною, но хотя и независимо от меня, из Парижа. Я, конечно, подумал, что молодёжи как раз и хорошо бы знать правду о стране, но ничего не сказал владыке Николаю о своих размышлениях.

– «Вот Вы говорите мне о преследованиях и тяжёлом положении Церкви в современной России, – продолжал я, – а всего несколько недель тому назад была в Англии монашеская делегация Русской Церкви с архимандритом, теперь епископом Никодимом во главе. И владыка Никодим на задаваемые ему англичанами вопросы отвечал, что в России свободна и никаких гонений или притеснений нет».

Митрополит Николай грустно улыбнулся в ответ.

– «Если бы я был на месте владыки Никодима, в поездке по Англии, то вероятно в Оксфорде стал бы говорить то же самое, что и он».

Мне удалось задать митрополиту Никодиму последний вопрос. В это время нас уже почти кончили облачать, иподиаконы оставили нас одних, и мы сидели рядом друг с другом в мягких, покрытых белыми чехлами креслах, в алтаре собора.

– «А скажите, можно ли доверять Вашему преемнику по Отделу внешних сношений епископу Никодиму? Этот вопрос задаётся у нас в Экзархате. И мне лично хотелось бы знать Ваше мнение».

Тут митрополит Николай сделал своеобразную гримасу, как будто он попытался проглотить что-то очень неприятное и противное. При этом он крутил головой направо и налево, отчасти вниз и как-то странно чуть-чуть улыбался, но продолжал упорно молчать. Я вторично повторил этот вопрос: «Так можно всё-таки доверять или нельзя?» Ответа я так и не дождался. Вскоре нас позвали, пришло время начинать литургию, и мы вышли царскими вратами на середину храма.

Чем объяснить умолчание митрополита Николая на мой вопрос, тем более после столь откровенных рассказов и ответов его на не менее опасные темы? Я об этом много думал. Может быть, его осторожностью или опасениями? Но тогда почему он не был осторожен и не боялся отвечать на другие вопросы? Вернее всего, при всей своей антипатии к епископу Никодиму (он выразил её своей гримасой ) архиерейская совесть и чувство ответственности не позволяли митрополиту Николаю высказаться прямо, вслух, против епископа Никодима. Он не мог взять на себя столь тяжкое обвинение без достаточных к тому оснований. И хотя качание головой митрополита Николая имело, может быть, смысл, что он не советует нам доверять епископу Никодиму, но его молчание имело совсем, противоположный смысл .

После торжественной литургии в Патриаршем Соборе с участием двух патриархов и множества архиереев все мы, сослуживавшие Патриарху Алексию епископы, были приглашены к нему на обед в помещение Патриархии в Чистом переулке. Были там и непременные в таких случаях Куроедов и Макарцев.

Перед началом обеда Патриарх, обратившись ко мне, сказал: «Вы возводитесь в сан архиепископа Брюссельского и Бельгийского. Вот Вам об этом указ Синода. Там есть ошибка, та как вместо «Брюссельского и Бельгийского» написали второпях наоборот «Бельгийского и Брюссельского». Исправить, уже не было времени, Вы на это не обращайте внимания» (и добавил с чуть заметной иронией) «Вы, наверное, этого ожидали?»

Мне было трудно ответить. До вчерашнего разговора с митрополитом Николаем мне и в голову не приходило, что меня могут возвести в сан архиепископа, ведь всего лишь год с небольшим, как я был хиротонисан епископом, но после разговора с митрополитом Николаем я почти догадался, но «выдавать» его мне конечно не хотелось. Поэтому я ответил: – «Нет, не ожидал».

– «Вот как, – удивился Патриарх, – да ведь этот сан полагается по Вашему положению в Бельгии. Конечно, можно было ещё подождать, но раз Вы приехали, мы решили дать Вас сан архиепископа теперь же».

И, обратившись к стоящему недалёко Куроедову, Патриарх стал объяснять ему, что они на вчерашнем заседании Синода дали мне сан архиепископа, так как этого требует положение о нашей Церкви в Бельгии. Куроедов промолчал. Лично я до сих пор убеждён, что инициатива моего ускоренного возведения в сан всецело принадлежала митрополиту Николаю.

Уже совсем поздно вечером, того же дня, в номере, занимаемом мною в гостинице «Советская», раздался телефонный звонок. Я взял трубку «...говорит дежурная Патриархии. С Вами будет сейчас говорить митрополит Николай» .

И действительно, вслед за тем раздался голос митрополита Николая: «Вы завтра, как я слышал, будете у Макарцева. Очень прошу Вас, скажите ему то, что Вы говорили мне, – как широко известна за границей моя деятельность в защиту миру, как я лично известен, как ценят мои выступления и какое они имеют значение для Советского Союза и, что они подымают престиж этой страны! (Надо сказать, что дословно я этого никогда не говорил митрополиту Николаю. А говорил Куроедову (см. выше) из желания помочь делу с поездкой во Францию – А.В.) Очень прошу Вас это сделать, Вы тем самым много мне поможете». Я согласился, хотя и без большой охоты. Мне стало жалко митрополита Николая, ещё недавно чуть ли не самый влиятельный и сильный иерарх Московской Патриархии теперь просит помощи и защиты у приехавшего из-за границы епископа-эмигранта, значительно более молодого по возрасту и хиротонии.

Встреча моя с Макарцевым, назначенная на 3 часа дня пятницы 22 июля, не состоялась. Я неожиданно был приглашён в 2 часа на банкет, устраиваемый епископом Василием Самахой, (представителем Антиохийской Патриархии при Патриархе Московском) по случаю его отъезда на родину. Всё это должно было происходить на епископской даче в Серебряном Бору под Москвой. Не буду много говорить о епископе Василии (это вне темы моих воспоминаний о митрополите Николае), скажу только, что у него была сомнительная репутация, как в нравственном, так и в политическом отношении. Об этом я слышал за границей и в некоторых кругах Антиохийской Патриархии. Не стану также описывать «банкет», весьма красочный и любопытный. Скажу только, что на нём присутствовали, кроме Патриарха Алексия, митрополита Николая и других церковных деятелей, Куроедов и Макарцев, а так же послы арабских стран и Персии.

Сам епископ Самаха выступил с большой церковно-политической речью, в которой в духе восточного красноречия и льстивости воспевал дифирамбы всем присутствующим – Патриарху Алексию, Куроедову, Совету по делам Православной Церкви, Советскому правительству (за компанию), митрополиту Николаю и даже мне...

Но всё это к делу не относиться. Отмечу только, что когда Самаха стал восхвалять митрополита Николая как великого борца за мир, митрополит Николай, сидевший до этого как-то в стороне, за небольшим столиком на два-три человека, с довольно насупившимся взором, вдруг привстал... почти вскочил, и каким-то истошным полуистерическим голосом воскликнул: «Да, за Мир я готов бороться до последней капли крови!»

Банкет кончился около пяти часов вечера, в тот же вечер я должен был уезжать поездом в Ленинград. Мы условились с Макарцевым, что я встречусь с ним по возвращении моему в Москву, а точное время мы с ним обговорим по телефону. Мне почти не пришлось поговорит на этом банкете с митрополитом Николаем, и кто мог тогда предвидеть, что больше я его не увижу.

В Ленинграде мне удалось откровенно побеседовать о митрополите Николае с настоятелем Никольского (Морского) Кафедрального Собора протоиереем Александром Медведковым, знакомым мне ещё по поездке 1956 года.

– «Да, – сказал он, – нас всех как громом поразила, отставка митрополита Николая. О ней нам рассказывал наш митрополит Питирим (Свиридов, скончавшийся в 1963 году) по возвращении из Москвы с заседания Синода. Обсуждался вопрос о принятии Синодом прошения митрополита Николая об отставке: «Ваше Святейшество – заявил тогда на заседании Синода митрополит Питирим, – у меня скорее рука отсохнет, чем я подпишу постановление о принятии прошения об отставке митрополита Николая!» Как нам рассказывал митрополит Питирим, в ответ он услышал громогласное слово Патриарха – "Надо!" И что удивительно, сам митрополит Николай прибавил – "Надо" . И мне пришлось подписать».

В результате этого рассказа я спросил о. Медведского: «А почему же митрополит Николай подал сам такое прошение? Что могло его к этому побудить?»

– «Трудно сказать. Вероятнее всего, ему предъявили такие требования, принять которые ему не позволяла его совесть. И он предпочёл уйти в отставку»,– ответил мне о. Медведский».

Я вернулся в Москву 28 июля. От встречи с Макарцевым я решил отказаться. Слишком много тяжёлого о положении Церкви в стране я услышал в Ленинграде. При этой встрече мне пришлось бы или скрывать мои впечатления (что я считал недопустимым!) или говорить откровенно и тем самым подвергать опасности лиц, с которыми я имел общение. И вообще я не желал «открывать свои карты» Макарцеву, давать ему понять, насколько я осведомлён о положении Церкви в современной России. На всё это было много веских причин. К сожалению «помочь» митрополиту Николаю, при открывшихся обстоятельствах, я считал невозможным. Поэтому на вопрос сопровождавшего меня протоиерея Павла Соколовского (погиб в авиационной катастрофе в 1973 году над Прагой), когда я думаю встретиться с Макарцевым, я ответил, что до отъезда у меня на это не хватит времени. Отец Соколовский остался недоволен, но ничего не сказал.

На следующий день, во время утреннего чая в номере гостиницы «Советская», протоиерей Соколовский сказал мне, что меня кто-то хочет видеть. Я вышел в переднюю номера и увидел даму. Ей было около пятидесяти лет, как-то не по-модному одетая в коричневое платье, с интеллигентным лицом, если не ошибаюсь, в очках. Она попросила у меня благословение и передала письмо, сказав при этом: «Это от митрополита Николая». И ушла.

Я вернулся в номер, и протоиерей Соколовский сказал мне: «Это Зоя Михайловна, секретарша митрополита Николая. Очень влиятельная при нём особа. Он всё делает только через неё».

Видел ли о. Соколовский, что она передала мне письмо не знаю. Думаю, что нет, но, несомненно, догадался. Впрочем, я решил не скрывать этого и прочитать его сразу же.

Я думал, что в этом письме не может быть ничего важного, вероятнее всего, подумал я предложение о нашей встрече перед моим отъездом. Словом, я сел за стол и прочитал его (конечно про себя, а не вслух). Я бережно храню это письмо в своём архиве, всё оно написано от руки, вот его содержание:

Дорогой, возлюбленный Владыка Василий!

По-Вашему возвращению из Ленинграда я многократно пытался найти возможность встретиться с Вами, а также с Ник. (Большаковым – он так же приехал из Англии в качестве гостя Патриархии. -А.В.) и молодёжью. Новый руководитель Внешнего Отдела и его помощник (Буевский – А.В) изолировали меня от Вас и всех вас. Мне не было предоставлено часа для этих встреч, и Вы, вероятно, сами не знали об этой изоляции. Как всё это грустно!

Обнимаю Вас с горячей братской любовью!

Передайте, пожалуйста, прилагаемые письма по назначению. Мне очень тяжело.

Передайте С.Н-чу (Большакову – А.В) о моей невозможности иметь беседу с ним.

Передайте Вашей молодёжи глубокую благодарность за присланную книгу и тёплое письмо. Так мне и не дали повидаться с ними!

Вас лобзаю братски, всем остальным пересылаю моё благословение. Прощаюсь со всеми вами – увы! – на расстоянии.

Если Пр. Экзарх или кто-либо будет мне писать, то только на домашний адрес: Москва 5, Бауманский 6 – мне.

Счастливого пути! Богом благословенного успеха в работе, дорогой Владыка!

Прошу святых молитв.

Не понимаю происходящего со мной.

Душой всегда буду со всеми вами.

С любовью неизменной

Ваш М.Н.

Прочитав это письмо, я сразу начал действовать, чтобы встретиться или, по крайней мере, поговорить по телефону с митрополитом Николаем. Я сказал протоиерею Павлу Соколовскому, что мне непременно нужно видеть перед отъездом митрополита Николая, для того чтобы попрощаться с ним. Он позвонил в Патриархию, где ему сказали, что митрополита Николая нет, но он скоро будет и останется там до трёх часов. Я просил передать ему, что хочу его видеть. Попозже, когда я снова позвонил, мне ответили (кажется Буевский), что митрополит Николай был, но уехал раньше обыкновенного, провожать в аэропорт Патриарха, который в час дня улетал в Одессу. Передать ему о моём желании его увидеть не успели, но обещали сделать это на аэродроме. Позднее я снова позвонил в Патриархию, и мне сказали, что после отбытия Патриарха митрополит Николай сразу уехал к себе домой, так что ничего передать ему не успели. А до отъезда Патриарха было не возможно с ним переговорить, так как митрополит Николай на телефонные звонки не отвечает. После окончания служебного дня в Патриархии, он «запирается» у себя дома, и добиться его по телефону невозможно, даже в самых экстренных случаях. Более того, мне сказали, что даже на звонки у двери он тоже не отвечает и никому не отпирает дверь. Я понял, что у Патриархии в этом деле большой опыт. И действительно, я днём и вечером до позднего часа пытался звонить по телефону, на его квартиру, но безрезультатно. Никто не отвечал на телефонные звонки.

Итак, в три часа дня я был в Патриархии, во Внешнем отделе (тогда он ещё помещался в том же здании, что и Патриархия, в Чистом переулке). Я хотел попрощаться и поговорить перед отъездом с епископом Никодимом (Ротовым). Мы долго с ним беседовали о делах Экзархата. Отчасти о моих впечатлениях и о положении Церкви. Как всегда (или почти всегда), беседа с ним была полуоткровенной, кроме деловой части, конечно. Я рассказывал ему о моих тяжёлых впечатлениях, которые почерпнул о состоянии церковной и приходской жизни в стране. От кого я получил эти сведения я, конечно, не говорил, да и митрополит Николай был далеко не единственным моим источником. Епископ Никодим в процессе беседы иногда соглашался, часто давал свои объяснения, делал поправки, опровергал или заявлял, что рассказываемое мною ему совсем неизвестно. Например, о безобразиях в Киеве во время пасхальной заутрени, я сказал, что слышал об этом ещё на Западе, от французов, которые были в Киеве на заутрене.

– «Это интересный факт, мне он неизвестен. Его следовало бы проверить»,– сказал епископ Никодим.

Во время делового разговора некоторое время присутствовал Буевский, но потом епископ Никодим его отослал и сам начал со мною, каким-то особенно серьёзным тоном, разговор о митрополите Николае.

– «Я знаю, что у вас в Западно-Европейском Экзархате митрополит Николай пользуется большой популярностью, и у вас многие думают, что отставка его вынужденная, и он скоро вновь вернётся на своё место председателя Отдела Внешних церковных сношений. Я должен Вам определённо заявить, и прошу Вас передать это официально от моего имени владыке Экзарху и всем в Экзархате, что отставка митрополита Николая окончательная. На свой пост он больше не вернётся. Вы должны это понять, перестать надеяться на его возвращение, ни в коем случае не предпринимать никаких шагов, чтобы он вернулся и в дальнейшем сотрудничать с лицами, назначенными Патриархией на его место. И Вы можете быть уверены, что встретите у нас ещё большее внимание и доброжелательство к Вашим нуждам и проблемам, чем у митрополита Николая».

– «Владыко, – ответил я, – конечно, мы будем лояльно и по-братски сотрудничать с Вами, это наш долг. Ведь мы служим не «лицам», а Русской православной Церкви. Для нас достаточно, что Вы назначены Синодом и Святейшим Патриархом. И мы уверены, что встретим в Вашем лице внимательное и доброжелательное отношение к нашему Экзарху. Но это не мешает нам искренне сожалеть об уходе митрополита Николая, от которого мы видели постоянно добро и заботу. Более того, мы высоко ценим его как выдающегося деятеля Русской Православной Церкви. Мы скорбим о случившемся».

– «Напрасно, – сказал епископ Никодим, – у вас на Западе создалось неправильное представление о митрополите Николае. Вы его недостаточно знаете. Как бы его характеризовать? Вы слышали, наверное, о ходком у нас выражении «Культ личности»? Так вот, митрополит Николай был типичным выражением этого культа. Культа своей собственной личности, конечно. Посмотрите на последний номер ЖМП, вышедший перед его отставкой. Половина журнала занята приветственными письмами и телеграммами, которые он получает к праздникам. Это вдвое более места, чем приветствия Патриарху. А его проповеди , которые постоянно печатаются в ЖМП! Допустим он хороший проповедник, но ведь не единственный в Русской Церкви. Есть и другие. Почему такая монополия? И так во всём. А в деловом отношении митрополит Николай ничто. Посмотрите, что делается в Московской епархии, которой он в качестве митрополита Крутицкого и Коломенского управляет! Ни одна епархия Русской Церкви так не запущена, как она. Вообще он никогда не заканчивает ни одного дела, бросает всё на пол дороге. Вот Вам один пример – воссоединение Русско-Константинопольского Экзархатов в 1945 году. Почему, скажите, он не добивался признания этого воссоединения от Константинопольской Патриархии? Это ведь было в те времена вполне возможно. И в результате провал».

– «Да, но митрополит Николай, широко известен на Западе, очень популярен там, в инославных кругах и нельзя, по-моему, с этим не считаться», – возразил я.

– «Как раз наоборот, – воскликнул епископ Никодим.– Своими крайними, ненужными выступлениями он вызвал всеобщее недовольство, стал одиозной, неприемлемой фигурой. И это было одной из причин его увольнения».

Наш разговор с епископом Никодимом был интересным для меня и многое проясняющим. После его окончания я направился к выходу, собираясь уходить. И тут меня неожиданно поймал у дверей А.С. Буевский, увлёк в самую глубину двора Патриархии, где нас никто не мог слышать, и, волнуясь, захлёбывающимся голосом быстро начал говорить о митрополите Николае. Разговор наш продолжался более часа!

Хочу кратко передать его содержание.

«Вы, вероятно, осудите меня и, выражаясь высокопарно, «Вычеркнете меня со скрижалей Вашего сердца» (начал Буевский), за то, что я, многолетний ближайший сотрудник митрополита Николая и во многом лично ему обязанный, сразу после его отставки начну говорить Вам против него. Но я не могу молчать, совесть требует от меня сказать всю правду. Прямо скажу Вам, что если бы Он не ушёл, все мы должны были бы уйти. Всякое сотрудничество с ним было невозможно и невыносимо. То взрыв бурной энергии, то вслед за тем долгие депрессии, прострации, когда все дела останавливались. И все он хотел делать сам! Он не желал иметь никаких настоящих сотрудников. За долгие годы его возглавления Отдела Внешних церковных сношений он не сумел и не захотел создать кадры сотрудников-специалистов этого ответственейшего Отдела. Хотя многие ему указывали на эту крайнюю необходимость. Какой позор, что я мирянин и мало подготовленный к этой работе, был единственным сотрудником Отдела. Скажу Вам, что ради личного честолюбия и славолюбия он был готов идти на всё, на любое унижение Церкви и себя лично. Так, например он не довольствовался многими орденами, которые у него были, ему вздумалось ещё получить от Советского комитета по Защите Мира, «Ленинскую Премию Мира». И вот он не раз посылал меня в комитет, где я должен был говорить о его заслугах по борьбе за Мир и добиваться присуждения ему этой премии. Как мне это было тягостно и стыдно исполнять это поручение митрополита Николая. И как он унизил и опозорил своими домогательствами Русскую получением этой Ленинской премии... но конец был ещё позорнее. Дело в том, что Советское Правительство наградило Патриарха Алексия «Грамотой за Защиту Мира», а митрополита Николая обошло. Так митрополит Николай обиделся и послал меня в Комитет заявить, что он отказывается от Ленинской Премии!

В ответ на это мне с иронией заявили в Комитете, что митрополит Николай напрасно беспокоиться, никто и не думает присуждать ему премию». Так закончил свой монолог А.С. Буевский.

Вечером того же дня в пятницу 29 июля в ресторане «Прага» был устроен банкет в честь отъезжающих гостей. На следующий день мне исполнялось 60 лет, и этот факт тоже отмечался на банкете. Среди присутствующих были епископ Никодим и протопресвитер Виталий Боровой, с которым я впервые познакомился. Отсутствовал Макарцев, который обычно бывал в таких случаях. Видимо он «обиделся», что я у него так и не побывал.

После окончания ужина мне удалось на минуту подсесть к столику, за которым сидел А.В. Ведерников – лицо очень близкое к митрополиту Николаю (и как показало дальнейшее, оставшийся ему верным, в его опале, до конца).

Я тихо спросил его: – «Скажите, какие подлинные причины отставки митрополита Николая?»

Ведерников неожиданно для меня под столом сделал знак ногою и тихо произнёс мне почти на ухо: «Он Вам сам всё рассказал!»

Глава 4

Последнее личное известие от митрополита Николая я получил 11 апреля 1961 года, то есть после того, как он в сентябре 1960 года был уволен на покой с должности митрополита Крутицкого и Коломенского. Я поздравил его с Пасхой телеграммой на его домашний адрес в Москве и получил в Брюсселе телеграфный ответ: «Воистину Воскресе! Взаимно, с любовью горячо поздравляю, обнимаю, митрополит Николай».

Не буду сейчас писать об обстоятельствах смерти митрополита Николая 13 декабря 1961 года. Меня не было тогда в Москве и цель моя – не повторять газетные версии, а писать личные воспоминания. Скажу только, на нашего теперешнего Экзарха, митрополита Антония, который присутствовал на похоронах, произвело большое впечатление спешка и быстрота, с которой всё происходило. Сами похороны, отпевание, речь Патриарха, вся обстановка в Лавре, произвели на него даже тяжёлое впечатление. Экзарха также поразило не сочувственное, иногда даже враждебное отношение к покойному со стороны собравшихся на похороны архиереев и духовенства. Никто не сказал о нём доброго слова. Даже если допустить здесь некоторое «приспособленчество» к обстановке, несомненно, что митрополит Николай не был популярен среди своих собратий, особенно архиереев. Его не любили за недоступность, нежелание поддерживать человеческие отношения. Особенно не любил он, когда к нему обращались его старые друзья. «С тех пор как я стал архиереем, я порвал все личные отношения», – говорил он. Рассказывают, что он сохранял отношения только со своим братом, который жил в Ленинграде и скрывал от всех, что его брат это митрополит Николай. Говорят, что митрополит звонил ему в Ленинград из Москвы каждую неделю.

Итак, в Москву я снова попал только в октябре 1964 года и всего на две недели. Находясь в Лавре, я захотел посетить могилу митрополита Николая. Мне обещали, но почему-то медлили. Пришлось дважды повторять просьбу, второй раз более энергично. Тогда сопровождавший меня протоиерей Вадим Гришин, служащий Отдела Внешних Церковных Сношений, повёл меня к туристической конторе с надписью на английском языке у врат Лавры, получил письменный пропуск у находившегося в конторе молодого монаха, и мы в сопровождении другого пожилого монаха пошли к одной из церквей лавры. Здесь в крипте находилась могила митрополита Николая.

Монах открыл ключами крипту, и мы вошли в неё.

Могила митрополита Николая была покрыта белями мраморными плитами с золотой надписью – имя, сан, годы рождения и смерти. Немного цветов... мы помолились. Как мне сказали, в церкви раз в неделю совершается литургия, а иногда и панихиды на могиле митрополита Николая, тогда пускают народ. Но обыкновенно храм закрыт.

Я мог бы закончить мои воспоминания, но мне хотелось бы пополнить их тем, что я слышал о митрополите Николае при моих посещениях России в 1964, 1966 и 1969 годах. Особенно интересны рассказы лиц, живущих в современной России и временно находящихся за границей, между 1961–1969 годами. Я совершенно сознательно не упоминаю о каких-либо эмигрантских рассказах из вторых и третьих рук.

Подробности об обстоятельствах отставки митрополита Николая наиболее верно, как мне кажется, рассказывал А.В. Ведерников в Москве в 1968 году. По его словам, к Патриарху весной 1960 года явился Куроедов и его сотрудник, кажется, Фуров. В течение нескольких часов они кричали на Патриарха, категорически требуя устранения митрополита Николая от всех должностей. Патриарх долго сопротивлялся, но, наконец, вынужден был уступить, выговорив только, что увольнение митрополита Николая, будет происходить постепенно, с временными промежутками , что и было впоследствии осуществлено. Ведерников был близок к покойному митрополиту Николаю, и потому можно полагать, что этот рассказ основан на его собственных словах.

Совсем наоборот говорил митрополит Никодим (Ротов). Он уверял, что Синод и Патриарх не хотели совсем увольнять митрополита Николая, а только думали перевести на кафедру митрополита Ленинградского: «Этого требовали обстоятельства». В этом предложении не было бы ничего обидного для митрополита Николая. Даже, наоборот: в Ленинградской епархии в его ведении было бы прекрасные столичные храмы и Духовная Академия, что для митрополита Николая как учёного богослова должно было быть очень интересно. Тем более что в городе на Неве протекали годы его церковного служения в молодости, его все помнили и любили. Но получалось так, что без Внешнего Отдела Крутицкая митрополия не интересна. А должность митрополита Крутицкого и Коломенского, в сущности, есть служение викария Патриарха, из его ведения изъяты все московские храмы (кроме одного) и Духовная Академия, все они подчинены непосредственно Патриарху. Митрополит Николай счёл перемещение в Ленинград обидным понижением и отказался принять предложение. Впоследствии, когда он понял, что его собираются совсем «убрать на покой», он сам стал проситься в Ленинград, но было уже поздно.

Хочу сказать, что много интересного рассказывал мне о митрополите Николае московский протоиерей Всеволод Шпиллер, знавший его много лет. После окончательной своей отставки митрополит Николай. Как известно, долгое время жил в Сухуми, а протоиерей Шпиллер тоже проводил там свой отпуск. Они ежедневно виделись, гуляли вместе по пляжу и подолгу беседовали. Митрополит Николай жаловался на трудности и несогласия, которые возникали у него в течение многих лет с Патриархом. Так что уверения митрополита Николая (мне), что у них с Патриархом было всё хорошо, не совсем соответствуют действительности. По словам о. Шпиллера Патриарх недостаточно поддерживал владыку Николая, когда власти настаивали на его отставке, и, судя по всему, может быть, даже был рад от него отделаться.

Я рассказал о. Шпиллеру о моём разговоре с митрополитом Николаем на празднике в Лавре. При всём своём сочувственном отношении и любви к митрополиту Николаю он не скрывал некоторые неприятные и смущающие черты его деятельности. Хочу здесь привести рассказ о. Всеволода Шпиллера о митрополите Николае: «В начале пятидесятых годов, вскоре после моего приезда из Болгарии, (где я жил и священствовал), я был вызван к митрополиту Николаю во Внешний Отдел Патриархии. Митрополит Николай сказал мне, что решено послать в Берлин церковную делегацию, к архиепископу Сергию (Королёву). Цель этой поездки сводилась к братскому посещению и вместе с тем расследованию церковных дел в епархии владыки Сергия, его деятельности. В частности митрополит Николай прибавил, что я назначен одним из членов этой церковной делегации. После этого сообщения, я ещё оставался и беседовал с ним. Довольно долго обсуждая разные стороны жизни нашей Церкви в Берлине и Германии, не выходя при этом из рамок чисто церковных вопросов. Когда это деловое обсуждение кончилось, и я взял благословение у владыки Николая, он стал сопровождать меня к выходу. Перед самыми дверями остановился и, притупив глаза , смотря как-то в сторону, сказал негромким голосом: »И когда Вы вернётесь, Вы нам представите рапорт, что архиепископ Сергий ведёт среди эмигрантов в Берлине антисоветскую монархическую пропаганду». Я обомлел от неожиданности! Во всём нашем разговоре с митрополитом Николаем об архиепископе Сергии не было ни слова о такого рода его деятельности, и тем более о столь, мягко говоря «моей миссии».

«Владыко! – воскликнул я. – Да как же я могу заранее обещать это сделать? Ведь я ничего не знаю, что делается в Берлине. Да я должен сначала посмотреть и убедиться в правильности подобных обвинений против владыки Сергия! Я лично никогда об этом не слыхал!» «Нет, – возразил митрополит Николай, – Вы по возвращении напишете рапорт о контрреволюционной деятельности архиепископа Сергия в Берлине». Причём он повторил это каким-то монотонным голосом, не смотря мне в лицо и, как-будто не слыша моих возражений. «Владыко, это невозможно. Я не могу это обещать. Это против моей совести» – всячески настаивал я. «Вы ещё слишком мало времени живёте в Советском Союзе и не знаете здешних порядков. Итак, Вы по возвращении представите нам рапорт, что архиепископ Сергий ведёт в Берлине среди эмигрантов антисоветскую монархическую пропаганду» – всё тем же странным голосом и, не смотря на меня, повторил, митрополит Николай. Я не смог пойти на такой шаг и не согласился, разговор наш кончился, и в результате я не был включён в Берлинскую делегацию».

От себя добавлю к этому рассказу о. Шпиллера, что архиепископ Сергий всё же был вскоре отозван из Берлина в Москву, где он был назначен архиепископом Казанским. Очевидно, нашёлся другой «доброволец», который написал требуемый рапорт на него, а протоиерея Шпиллера, несмотря на его знание языков, очень редко стали выпускать за границу. Впрочем, как мы знаем, причины этого могли быть совсем иные, да и назначение архиепископа Сергия в Казань нельзя рассматривать как понижение, а скорее – наоборот. Может быть, (это мои догадки) митрополит Николай знал об этом, когда, исполнял, очевидно, данное ему «задание» и настаивал, чтобы о. Шпиллер представил требуемый рапорт. «Властям предержащим» нужно было убрать архиепископа Сергия из Берлина и вообще с запада. Они ему не доверяли как эмигранту, то было сталинское время. Может быть, митрополит Николай согласился помочь Им в этом, но, только получив заверения, что архиепископ Сергий не подвергнется преследованиям по возвращении в Советский Союз и получит соответствующее его сану и способностям церковное назначение. Отмечу так же, что, несмотря на отказ протоиерея Шпиллера «помочь» митрополиту Николаю, последний продолжал к нему относиться с прежним доброжелательством.

О том, что митрополит Николай действительно активно боролся против безбожия в своих проповедях, особенно в последний период перед отставкой, свидетельствует уже упомянутый мной А.В. Ведерников: « Проповеди митрополита Николая в Преображенском Соборе, где он обыкновенно служил в Москве, становились всё более и более резкими. Иногда он просто начинал кричать, что, конечно, действовало на народ. В это время в печати велась компания против крещения детей, доктора в газетах «научно» доказывали «вред крещения для здоровья». Митрополит Николай кричал против них в своих проповедях: «Какие-то жалкие докторишки!»

Известно было, что он рассказывал народу об академике Павлове, которого он лично знал. Он говорил прилюдно, что академик не был атеистом, как изображала его советская пропаганда, а был верующим православным христианином» .

А ленинградский протоиерей Александр Медведский, с грустью вспоминая, говорил мне, кажется в 1966 году: « Как всё изменилось! Помню, в последние годы войны мне приходилось сопровождать митрополита Николая в его поездках в районе фронта. На офицерских собрания митрополит Николай говорил о вере, религии, о смысле жизни. С каким глубоким вниманием и интересом, с каким сочувствием, слушали его офицеры, какое он на их производил впечатление, и какие интересные беседы потом завязывались! Можно было надеяться, что образуется связь и взаимное понимание между и интеллигенцией. И что митрополит Николай будет главным деятелем этого сближения. Но всё это было порвано, самого митрополита Николая больше нет, и встречи, подобные происходившие во время войны, сейчас не мыслимы».

(Надо прибавить, что возрождение церковных настроений, патриотических и национальных чувств во время войны 1941–45 годов было задумано и проводилось в жизнь самим тов. Сталиным)

Конечно, не раз мне приходилось беседовать о митрополите Николае с митрополитом Никодимом (Ротовым). Это бывало по большей части во время его заграничных командировок. Отношение его к митрополиту Николаю оставалось неизменно отрицательным. Он опровергал распространённые версии о его насильственной кончине. И как я лично убедился, серьёзные и осведомлённые люди в Москве не верят рассказам об этой не «своей смерти».

«Митрополит Николай, – рассказывал митрополит Никодим, – уже давно болел, но трудность с ним была в том, что он с одной стороны буквально «пожирал», часто без разбора, всевозможные лекарства, а с другой стороны – не доверял врачам, кроме одной женщины-врача, которая его много лет лечила. Когда после случившегося с ним инфаркта его поместили в больницу, одну из лучших в Москве, он никак не хотел, чтобы его лечили тамошние профессора. Среди них были научные знаменитости, но он требовал только его женщину-врача. Между прочим, она была верующей, ко всему прочему хорошо известным врачом в церковных кругах и у неё лечились многие из духовенства. Профессора больницы были не довольны способом лечения этой женщины-врача, считали его ошибочным, пытались вмешиваться, но всегда встречали сопротивление со стороны митрополита Николая. Результат был печальный, по мнению профессоров. При правильном лечении митрополит Николай мог бы остаться в живых. А почему его похоронили не в Москве, а в Троице-Сергиевой лавре, так ведь это было его собственное желание, не раз высказываемое им ещё при жизни».

1944 год. Красной Армии передана танковая колонна имени Дмитрия Донского, созданная на средства Русской Православной Церкви

В тот, еще по-зимнему холодный, день, 7 марта 1944 года, в обычном драповом пальто и шляпе, он выехал на фронт по делу чрезвычайной важности. Уже немолодой и грузный, с присущей «бывшим» людям неторопливостью движений и тем особым благородством, которым отличались священники старой школы, он появился перед солдатами танковой колонны, как гость из «иного мира», казалось, навсегда преданного забвению, безвозвратно ушедшего в прошлое. Кто бы мог поверить еще некоторое время назад, что православный архиерей сможет… свободно обращаться к солдатам-красноармейцам с напутственным словом!

Из тех, кто выжил

Митрополит Николай (Ярушевич) оказался одним из немногих архиереев Русской православной Церкви, кому довелось пережить первый этап государственной кампании, направленной на Ее уничтожение.

…Совсем недавно, оставаясь по титулу архиепископом Петергофским, он был лишен возможности жить в Ленинграде, и вынужден переехать в посёлок Татьянино под Гатчиной. Служил обычно - иерейским чином в ленинградском Николо-Морском соборе, и это в те времена можно было почитать за благо. Высокообразованный иерарх, в оспитанник Санкт-Петербургской Духовной Академии дореволюционного - 1914 года - выпуска, магистр богословия, преподаватель литургики и гомилетики, монах, священник лейб-гвардии Финляндского полка, послуживший на фронте в период I мировой, а с 1919-го - наместник Александро-Невской Лавры… Все то, что прежде относилось к преимуществам, теперь могло лишь обеспечить «беспрепятственный доступ» в места заключения.

Возглавляя вместе с епископом Алексием (Симанским) «Петроградскую автокефалию», занимавшую позицию неприсоединения и по отношению к обновленческому Высшему Церковному Управлению, и к находившемуся тогда под домашним арестом Патриарху Тихону, он избежал расстрела, но не ссылки: за нелояльность по отношению к обновленческой церкви, «официально признанной» советскими властями, в феврале 1923 - был выслан в город Усть-Колым Зырянского края… Три года, но и они были достаточным сроком для человека, получившего на фронте в годы Первой мировой тяжелую форму ревматизма, дававшего осложнения на сердце; и после возвращения он не мог бы поручиться за то, что завтрашний день не станет для него последним.

Обстоятельства, между тем, не оставляли надежды на размеренную жизнь. Церковь понесла колоссальные потери. И, прежде чем появилась возможность включиться вместе с заместителем Патриаршего местоблюстителя Сергием (Страгородским) в работу, имевшую целью добиться «легализации» Православной Церкви со стороны существовавшего в СССР режима, он не по своей воле должен был направиться на Украину. Возведение в сан митрополита Волынского и Луцкого, Экзарха западных областей Украины и Белоруссии совпало для него с тяжелыми личными обстоятельствами: в 1941 году при смерти была его мать. Но монах не выбирает… А вскоре, уже в сане митрополита Киевского и Галицкого, он вынужденно возвращался назад. С началом немецкого наступления митрополит Николай сколько мог еще поддерживал в Киеве беженцев, пока не оказался одним из тысячи измученных, усталых и голодных людей, пробиравшихся к центру.

После возвращения его ожидала довольно напряженная работа. С февраля 1942 года он становится заместителем митрополита Сергия по управлению Московской епархией и управляющим делами Московской Патриархии на время эвакуации митрополита Сергия в Ульяновск. Время хоть напряженное, но и радостное: в период, когда над столицей нависла угроза оккупации, впервые за много лет в московских храмах было разрешено, наконец, совершать церковные службы с молитвой о даровании помощи и победы народу в войне. И для тысяч москвичей это время было связано с ним, митрополитом Николаем, ободрявшим людей одним своим присутствием и архиерейским благословением.

Для нужд фронта

…И вот теперь митрополит Николай (Ярушевич) отправлялся на фронт для того, чтобы передать Красной Армии сформированную на средства Русской Православной Церкви танковую колонну, названную в честь Святого благоверного князя Димитрия Донского. Новое мощное подразделение, состоявшее из танков «Т-34», было создано на добровольные пожертвования верующих.

В России происходило невероятное: 17 мая 1943 г. сам Сталин отправил митрополиту Сергию письмо с выражением «искреннего привета и благодарности» православным за помощь, …не замечать которую было просто уже невозможно.

Откликнувшись на призыв главы Церкви о сборе средств на нужды фронта, люди понесли на сборные пункты все, что имели. Серебряные оклады икон, цепочки, кольца, броши, золото, личные сбережения - все это передавалось безвозмездно государству, которое в недавнем прошлом неправедно, беспощадно под предлогом принудительного изъятия церковных ценностей, разоряло храмы и казнило священнослужителей.

Тогда, в период гонений на Православную Церковь, никто из руководителей ЦК не воспринял всерьез слово митрополита Петроградского Вениамина: «Мы все отдадим сами». Власти объявили, что ценности будут изъяты в формальном порядке, как «принадлежащее государству» имущество. Волнения народа, сопровождавшие в отдельных областях изъятие ценностей, послужили поводом к открытому наступлению на Православие. Война же расставила все по местам.

Уже в начале военных действий митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), будущий патриарх Алексий I , составил знаменитое обращение к духовенству и мирянам, озаглавленное: «Церковь зовет к защите Родины!». За богослужением в Московском Богоявленском соборе 10 августа 1941 года он произнес слова, которые получили широкую известность: «Как во времена Димитрия Донского и святого Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу. Мы будем непоколебимы в нашей вере в конечную победу над ложью и злом, в окончательную победу над врагом!».

Когда же 30 декабря 1942 года митрополит Сергий обратился к верующим с призывом о сборе средств на постройку танковой колонны, этот почин был поддержан всей Православной Церковью. Предполагаемая сумма взносов от прихожан требовала централизации в управлении этим мероприятием и участия в банковской системе государства, а, следовательно - помощи и поддержки правительства в организационных делах.

5 января 1943 года впервые состоялся обмен телеграммами между митрополитом Сергием и Сталиным, который передал благодарность русскому духовенству и верующим за заботу о бронетанковых силах Красной Армии, после чего последовало его указание об открытии специального счета в Государственном банке СССР для Русской Православной Церкви. За короткий срок церковные общины собрали значительную сумму - около 8 млн. руб., из которых 25% - 2 млн. руб. собрала находившаяся в блокаде Ленинградская епархия!

Начало было положено. Подобным же образом по всей стране православные приходы собирали средства на создание авиационной эскадрильи им. Александра Невского, на другие нужды фронта, на организацию госпиталей и домов для детей-сирот. На глазах суды Божии свершались уже сейчас: насильственно изъятые богоборческой властью миллионные средства, направленные на создание и поддержку Коминтерна, уходили, как вода в песок, а принесенные доброхотно, во славу Божию верующими жертвователями, зачастую лишенными самого необходимого, составили значительный вклад в дело победы.

Наконец, власть уступила. В сентябре 1943 г., после встречи трех митрополитов со Сталиным, правительство разрешило избрание Патриарха, восстановление церковных учебных заведений, освободило из лагерей ряд оставшихся в живых пастырей.

Могли ли понимать в тот день, 7 марта, с улыбкой встречавшие митрополита Николая красноармейцы, какой ценный подарок они принимают? - Архипастырское благословение. А оно было не менее важным, чем та физическая, ощутимая помощь, которая пришла со стороны Церкви, - благословение из рук того, кому снова предстояло исповедовать Христа перед людьми, уже в годы хрущевской реформы и возобновленной, особенно жестокой волны атеистической пропаганды!

Странновато и непривычно выглядел он в военной обстановке: сутуловатый, интеллигентный, слишком выбивавшийся из «стиля эпохи», в своем темном пальто на фоне белого снега. Но он искренне, сердечно обращался к ним на их языке, простом языке своей паствы, своего народа: «Бог в помощь вам в вашем святом деле защиты Родины!.. Вперед, дорогие воины, во имя полного очищения нашей земли от фашистской нечисти,во имя мирной жизни и счастья нашего народа! На священное дело – вперед!»

Временем его служения стали самые сложные для России и Русской Церкви исторические периоды. Будущий митрополит Николай видел старую Родину и её Церковь, пережил ужасы революции и коммунистического террора 20-30-х годов, Великую Отечественную войну, и, наконец, окончил свой жизненный путь во второй, хрущёвский, период гонений на Церковь.

В 1914 году, окончив Санкт-Петербургскую духовную академию профессорским стипендиатом по кафедре церковного права, владыка до конца своей жизни помнил и любил Академию. Здесь, в Духовных школах, он принял монашеский постриг, здесь же в Семинарии был преподавателем гомилетики, литургики, практического руководства для пастырей. Здесь же стал магистром богословия. Здесь же будущий Владыка получил богатые дары праведности и образованности, пронеся их через всю свою многотрудную жизнь и щедро обогащая ими окружающих.

Родился будущий владыка 31 декабря 1891 года в г.Ковно, в священнической семье. Учился в частном пансионате, затем в классической гимназии, а в 1909 году окончил с золотой медалью Санкт-Петербургскую Введенскую гимназию. Избрав для себя светский путь, Борис Дорофеевич (будущий митрополит) поступил в Санкт-Петербургский университет на математическое отделение физико-математического факультета. Но проучился он там всего один курс, после чего перешёл в Санкт-Петербургскую духовную академию.

Сразу же после окончания академии и принятия монашеского пострига с именем Николай молодой иеромонах-проповедник направился прямо на театр военных действий Первой Мировой войны. Порыв молодости с возрастом превратился в глубокое осознанное и настойчивое стремление служить Матери-Церкви. В конце 1919 года он — архимандрит, наместник Александро-Невской лавры, в 1922 году – уже епископ Петергофский, викарий Петроградской епархии, в 1927 -1928 г.г. — временно управляющий Ленинградской епархией, в 1935 году возводится в сан архиепископа Петергофского.

В 1940-е годы владыка Николай был назначен архиепископом Волынским и Луцким, Патриаршим Экзархом Украины. Вдохновение владыки Николая, его терпимость и мужество помогли выстоять в борьбе против церковных раскольников-поликарповцев.

В марте 1941 года митрополит Сергий (Страгородский) возвел архиепископа Николая в сан митрополита.

В Великую Отечественную войну митрополит Киевский и Галицкий Николай обращался с рядом патриотических призывов к украинской пастве, передал Красной Армии танковую колонну имени Димитрия Донского, созданную на средства, которые были собраны духовенством и верующими Русской Православной Церкви.

Один из первейших иерархов Русской Церкви, участник знаменитой встречи со Сталиным 1943 года, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай с 1946 по 1960 гг. возглавлял Отдел внешних церковных сношений. В это время его обличающий и любящий голос – голос Русской Православной Церкви, способствовал воссоединению западноевропейских приходов с Московской Патриархией, а затем в трудные годы «холодной войны» направлял к милосердию и миру.

Митрополит Николай был человеком глубокой и искренней веры. Совершая своё служение в атеистический период, он умел находить компромиссы на благо Церкви, и в то же время не боялся обличить богоборцев. Он — автор речи Патриарха Алексия I, произнесенной Святейшим 16 февраля 1960г. на Конференции советской общественности за разоружение. В этой речи впервые на мировом уровне прозвучало обличение советской власти за притеснения Церкви.

Слова и речи митрополита Николая, доктора богословия (1946), которого еще при жизни называли «московским Златоустом», ставят его в ряд выдающихся проповедников Слова Божия. На годичном акте в Ленинградской Духовной Академии 9 октября 1958 года прозвучали следующие его слова: “Дорогую моему сердцу Ленинградскую духовную школу горячо поздравляю с праздником, шлю молитвенные пожелания процветания академии и семинарии, и благословение всем, кто трудился в них и учится”.

Скончался владыка Николай 13 декабря 1961 года в день святого апостола Андрея и был похоронен в Троице-Сергиевой лавре.

(Печатается по книге «Сила любви. Митрополит Николай (Ярушевич).

Избранные проповеди». М., Правило веры, 2007)

В одной из проповедей митрополит Николай говорил: «Сегодня вы читали в газете «Правда», а как известно, эта газета никогда правды не писала, хулу на Святую Церковь... Я говорю с этого амвона со всей ответственностью, что эта газета пишет ложь. Хулу на Святую Церковь возносили всегда...» Говорилось это в переполненном храме, почти в центре Москвы...

После войны митрополит Николай возглавлял два ключевых отдела Московской Патриархии — издательский и внешних сношений. Патриарх Алексий I под совершенно категорическим давлением властей вынужден был сместить его с этих должностей в 1960 году, а в начале следующего года уволить на покой. Все обращения Святейшего с просьбой о приеме у Хрущева остались без внимания...

Владыка всегда оставался настолько внутренне деятельным, что такая отставка сразу надломила его здоровье. Выглядел он так, будто только что перенес тяжкую болезнь. Духовно он не был сломлен, но физически очень сдал и чувствовалось, что держится он только силой своей воли. Незначительная простуда свела его в могилу... Это произошло 13 декабря 1961 года. Похоронен Владыка в подклете Смоленского храма в Троице-Сергиевой Лавре. Все оставшееся после него имущество составили книги, большей частью по математике и медицине.

Перед смертью митрополит Николай лежал в Боткинской больнице. Просил он через председателя Совета по делам религий Куроедова только об одном: чтобы к нему допустили священника, чтобы позволили исповедаться и причаститься Святых Таин. Куроедов связался с Хрущевым, тот категорически отказал. Владыка чувствовал приближение смерти... Последние дни его жизни напоминают жития святых древнего, да и не столь древнего времени. Оказалось, что санитарка, которая убирала его палату, была прихожанкой церкви Всех Святых на Соколе и, конечно, знала Владыку, которого обожала вся православная Москва. Она пошла к настоятелю своего храма, сказала, что Владыка Николай мучается оттого, что не может приобщиться Святых Таин, что священника к нему, безусловно, не пустят...

Настоятель храма положил Святые Дары в больничный судок для пищи и велел передать Владыке, что грехи отпускает без исповеди. Старушка санитарка отнесла Дары в больницу, и митрополит Николай за два дня до смерти благоговейно причастился Святых Христовых Таин, исповедовавшись перед иконой, которая была у него в палате...

Думается, что судьба митрополита Николая — один из ответов тем, кто продолжает хулить трагический и славный путь Русской Православной Церкви, устоявшей в XX веке перед небывалым натиском «князя мира сего».

Александр Рогов, 1994 г.

Венок

Слово, сказанное в церкви святого Илии Пророка в Обыденском пер. г. Москвы в праздник чудотворной иконы Божией Матери «Нечаянная Радость»

Мы окружаем сегодня свою святыню со своими радостями и еще больше с различными своими скорбями, как дети, которые ласкаются к своей любимой матери, желая и подержать ее за руку, и насмотреться в ее глаза, и прижаться к ней в ожидании ответной материнской ласки. Собираясь к своим чудотворным иконам Божией Матери, мы приносим к их подножию самые лучшие, возвышенные, святые чувства, какие только могут быть в верующем сердце. Какие?

Мы стоим у своей «Нечаянной Радости» с чувством нашего благоговения, умиления, духовного восхищения перед Той, перед Которой, по словам святого Иоанна Златоуста, склоняются в немом изумлении и сами ангелы, как перед Матерью Спасителя мира.

Как нам не благоговеть перед Ней, Которая Промыслом Божиим из тысячи тысяч женщин была избрана стать Матерью Сына Божия; Которая в святую Вифлеемскую ночь родила Его, вскормила, воспитала, прожила с Ним до тридцатилетнего Его возраста, поучаясь от Него Божественной мудрости, сопутствовала Ему в дни Его земного служения людям, у Голгофского креста из умирающих уст Своего Сына восприняла Его завещание быть Матерью всего верующего человечества; Которая в минуту Своего блаженного Успения отдала душу в руки явившегося за Ней Сладчайшего Сына; Которая стоит у Престола Своего Сына и ближе Которой к Господу нет из всех рожденных на земле и небесных воинств?

Воистину, умиленные, мы и поем Ей гимны словами церковных песнопений: «Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородицу...»

Мы слагаем у подножия Богоматерней святыни свои сыновние благодарные чувства, святую благодарность своих сердец. Разве можно не приносить Ей этого чувства?

Мы знаем из Священного Предания, как Божия Матерь, явившись апостолам в третий день после Своего Успения, сказала им: «Радуйтесь, Я с вами буду во все дни». И как Она исполняет это Свое обещание!

Каждый из нас знает, как проторены дорожки к Ее чудотворным иконам, какими слезами политы эти святыни, сколькими вздохами верующих сердец они овеяны. Уже за одно то мы должны благодарить Господа, что имеем такую Мать, что мы не сироты, что у каждого из нас есть где выплакать свое горе и рассказать о своих скорбях и нуждах.

А сколько раз Божия Матерь Своим Покровом спасала нашу родную страну? Когда казалось, что страна, наводненная врагом, гибнет, Она через Свои чудотворные иконы, перед которыми молились наши предки в годины испытаний, проявляла особую Свою заботу о нас и помогала нам освободить нашу страну от татар, шведов, поляков, французов, вторгавшихся в наши пределы и разорявших нашу родину. А в последнюю страшную войну? Мы знаем, что в каждом храме около икон Божией Матери стояли толпы матерей, жен, детей наших воинов, теплили свечи, вздыхали и молили Ее о своих близких воинах, о нашей победе, о скором конце кровавого испытания, о наступлении мирной жизни. О, мы верим, что и в эту войну Она, не отвратив Своей любви от нас, Своим ходатайством перед Сыном содействовала нашему воинству и оберегла нас от порабощения врагом.

Наполненные благодарностью Ей за все, что дает Она нам, мы славим Ее в наших молитвах: «Сущую Богородицу Тя величаем...»

У нас нет ни одного православного храма, в котором не было бы любимой иконы Божией Матери; нет ни у одного из нас домашнего молитвенного уголка без дорогой сердцу Ее иконы. Мы не представляем себе жизни без Ее святых икон, без Нее, как нашей Руководительницы и Матери! Матери благословляют Ее иконой своих дочерей на брак, своих детей — в путешествие, перед смертью вручают своих будущих сирот Ее Покрову. И сами наименования Ее икон — это знаки нашей любви к Ней и знаки Ее любви к верующим Ее детям: «Нечаянная Радость», «Всех скорбящих Радость», «Споручница грешных», «В скорбех и печалех Утешение»...

Да, нас соединяет с Ней навеки горячая взаимная любовь. И, полные этой любви, мы говорим Ей: «Ты еси спасение рода христианского»; мы бессчетно повторяем Ей архангельские слова: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою».

Усовершая Свою душу в земной Своей жизни, Она достигла той высоты и чистоты духа, за которые Церковь называет Ее Честнейшей херувимов и Славнейшей без сравнения серафимов. А мы? Подходим к Ее святыне грязными ногами, целуем Ее грязными устами, раскрываем перед Ней сердце, наполненное страстями и пороками. Она при самых тяжелых испытаниях в жизни умела сохранять покорность воле Божией и терпение, а мы? Разве не ропщем? Разве не унываем? При Своем величии, как Мать Спасителя, Она была смиренной Божией рабой, а мы? Пусть обличит каждого его совесть в гордости, осуждении, зависти, ссорах, злобе. О, пусть каждый из нас к Ее ногам принесет сознание своей греховности, порочности, пусть поплачет о себе, о своей погибающей в грехах душе. О, эти слезы о грехах! Это драгоценные жемчужины, которые собирает Она и, как Споручница грешных и Взыскание погибших, относит к Своему Сыну, и как дала Она нечаянную радость грешнику, плакавшему перед Ее иконой, просит Она у Господа и нам прощение! Смиренными, сознающими свое недостоинство рабами Божиими должны мы предстоять перед Ее святыми иконами, обращаясь к Ней: «Призри благосердием, всепетая Богородице...»

Воспоминания о бесчисленных чудесах от Ее икон согревают наши сердца новыми горячими волнами преданности Господу и веры в Его милость и Его всемогущество.

Перед лицом чудотворных святынь Божией Матери мы исповедуем и наши надежды: «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия»; «Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды...». Нельзя жить человеку без надежды! Что стало бы с грешником, сознающим бездну своих падений, если бы он не имел надежды на милосердие Божие? Он впал бы в отчаяние! И каждый верующий страдалец находит в себе силы переносить свои страдания только потому, что живет надеждой на облегчение своих скорбей, надеждой на то, что Великий, Всемогущий, Всесвятой и Милосердный, по молитвам Своей и нашей Матери, даст силы донести жизненный крест до конца.

Вот из таких лучших, чистых чувств верующего сердца, какие оно слагает, какие оно должно слагать к подножию святынь Божией Матери, сплетается венок, и этот венок каждый из нас приносит к любимой святой иконе. Этот венок бесценнее, дороже всех украшений: ведь для Господа нет ничего дороже сердца человека; «Сыне, дай Мне твое сердце», — говорил Господь еще в дни Ветхого Завета (см.: Притч. 23. 26). Ведь бессмертная душа человека драгоценнее всех богатств мира: «...какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16. 26).

И пусть не только сегодня, но всегда, во все дни нашего земного пути, эти святые чувства будут спутниками каждого из нас. Они ведут нас к радостям вечной жизни.

Если жизнь — это море, волнующееся ветрами бурь и непогоды, то вера — это тот надежный крепкий челн, который, не боясь этих бурь и подводных камней, ведет каждого из нас к тихим берегам вечной жизни; надежда — это огни маяка вечной жизни, это сияние прекрасного Горнего Иерусалима, к которому направляет свой путь челн нашей жизни; любовь — это тот путь, которым вера и надежда ведут нас к ограде вечного Небесного Царства. Мы знаем, что вера там сменится видением лицом к лицу, надежда — осуществлением ожидаемого, а любовь — эта первая и основная добродетель истинного последователя Христова — будет царить в бесконечные веки в царстве любви, где связанные взаимной любовью с Небесным Отцом Его дети найдут для себя в этом общении источник вечного блаженства (см.: 1 Кор. гл. 13). А смирение, сознание своей греховности, покаяние оберегут нас на пути к вечной жизни от временной власти греха и диавола над нашей душой.

И вот как бы от лица Божией Матери, прославить Которую мы собрались, я молю вас: живите верой, укрепляйтесь надеждой, горите любовью, смиряйте себя покаянием!

Будем достойны любви к нам нашей Небесной Матери. И Она будет нашей Одигитрией — Путеводительницей к небу, спасая от бедствий, утешая в скорбях, молясь о наших грехах перед Своим Сыном.

ЖМП No 1 за 1946 г .